Вот перед вами маленькая девочка, живущая в отдаленном приходе Йоркшира, которая, наверно, никогда в жизни не видела ничего достойного названия картины и которая изучает имена и характерные черты великих итальянских и фламандских мастеров, чьи полотна она мечтает увидеть когда-либо в неведомом далеком будущем! Существует записка, которая содержит подробный анализ и критику гравюр «Дары дружбы к 1829 году», показывающая, как рано она сформировала привычку к внимательному наблюдению и кропотливому анализу причин и следствий, которая послужит ей в последующей жизни подспорьем для ее таланта.
То, как мистер Бронте приучил своих детей разделять его политические интересы, не могло не расширять их интеллектуальный кругозор, избавляя их от погружения в мелкие местные сплетни. Приведу еще один личный фрагмент из «Рассказов островитян»: это своего рода извинения, содержащиеся в предисловии ко второму тому, за то, что продолжение рассказов не появилось раньше: авторы, оказывается, долгое время были слишком заняты, а в последнее время чрезвычайно поглощены политикой.
«Началась сессия парламента, на повестку дня был вынесен великий католический вопрос, и меры герцога были обнародованы, и все обернулось враньем, насилием, партийными пристрастиями и смятением. О, что за шесть месяцев, от речи короля до конца! Никто не мог писать, думать или говорить о чем бы то ни было, кроме католического вопроса, а также герцога Веллингтонского и мистера Пила. Я помню день, когда «Интеллидженс экстраординер» опубликовала речь мистера Пила, содержащую условия, на которых предлагалось допустить католиков! С каким энтузиазмом папа разорвал обложку и как мы все сгрудились вокруг него, и, затаив дыхание, слушали, как условия одно за другим были сформулированы, объяснены и аргументированы очень толково и очень хорошо; а затем, когда все стало ясно, тетя сказала, что она думает, что это отлично и что католики не могут причинить никакого вреда при такой прекрасной защите. Я помню о всех сомнениях, вызванных тем, пройдет ли это в палату лордов, и предсказания, что не пройдет. И когда вышел документ, который должен был решить этот вопрос, мы слушали обо всем этом деле с жутким волнением: о том, как открылись двери, раздалось цыканье, в какие одеяния были облачены королевские герцоги; о том, что великий князь был в жилете с зеленым поясом; как встали все пэры, едва он поднялся; как была зачитана его речь – папа говорил, что слово у него на вес золота; и, наконец, большинство один к четырем (sic.) в пользу билля. Это отступление» и далее в том же роде.
Это, должно быть, было написано, когда ей отроду было между тринадцатью и четырнадцатью годами.
Некоторым читателям будет интересно узнать, каков был характер ее чисто художественного письма в этот период. Если ее описание реального происшествия, как мы видели, не изящно, буквально и убедительно, то когда она дает волю своим творческим силам, ее воображение и язык несутся наперегонки, иногда доходя до очевидного бреда. Одного примера будет достаточно, чтобы продемонстрировать этот дикий стиль. Это письмо к редактору одного из «Маленьких журналов».
«Сэр. Как хорошо известно, Гении объявили, что, если они не будут каждый год выполнять некие изнурительные обязанности таинственного содержания, все миры в небесах будут сожжены и собраны вместе в одну мощную сферу, которая будет катиться в гордом одиночестве сквозь обширные просторы вселенной, населенной только четырьмя великими князьями Гениев, пока время не сменится вечностью. Подобная дерзость сравнится только с одним их утверждением, а именно, что с помощью своей магической силы они могут превратить мир в пустыню, чистейшие воды – в потоки бледного яда, а чистейшие озера – в стоячие воды, чьи тлетворные испарения уничтожат всех живых существ, кроме кровожадных лесных зверей и прожорливых птиц, гнездящихся на скалах. Но посреди этого запустения дворец Главного Гения воссияет среди диких просторов, и их чудовищный боевой клич будет оглашать землю по утрам, в полдень и по вечерам; они справят свою ежегодную тризну над костьми мертвых и возрадуются радостью победителей.
Но посреди этого запустения дворец Главного Гения воссияет среди диких просторов, и их чудовищный боевой клич будет оглашать землю по утрам, в полдень и по вечерам; они справят свою ежегодную тризну над костьми мертвых и возрадуются радостью победителей. Я полагаю, сэр, что такое чудовищное зло не нуждается в комментариях, и поэтому спешу подписаться на журнал, и т. д.
14 июля 1829».
Не исключено, что вышеприведенное письмо имело какой-то аллегорический или политический смысл, не доступный нашему пониманию, но совершенно очевидный для блестящих юных умов, для которых оно предназначалось. Политика, несомненно, была предметом их великого интереса, а герцог Веллингтонский был их божеством. Все, что его касалось, было связано с героической эпохой. Желала ли Шарлотта изобразить странствующего рыцаря или преданного возлюбленного, ей легко удавался маркиз Доуро или лорд Чарльз Веллсли. Они фигурируют в качестве главных героев практически всех ее прозаических произведений той эпохи, в которых появляется и их «августейший отец» в виде Зевса Громовержца или Deus ex Machina.
Для подтверждения того факта, что Веллсли преследовал ее воображение, я выписываю несколько названий ее публикаций в разных журналах.
«Замок Лиффей», новелла лорда Ч. Веллсли.
«Строки, обращенные к реке Арагве», маркиза Доуро.
«Необыкновенный сон», лорда Ч. Веллсли.
«Зеленый гном, новелла совершенного вида», лорда Чарльза Алберта Флориана Веллсли.
«Странные происшествия», лорда Ч. А. Ф. Веллсли.
Жизнь в богом забытой деревне или в заброшенном деревенском доме полна незначительными событиями, которые надолго западают в детскую память и питают воображение. Ничего другого не происходит и вряд ли произойдет в течение многих дней, поэтому ничто не может вытеснить впечатление, которое приобретает смутно-таинственную значительность. Так, дети, ведущие уединенный образ жизни, часто оказываются задумчивыми и мечтательными: впечатления от окружающего мира, необычные видения неба и земли, случайные встречи со странными лицами и персонами (редкие происшествия в отдаленных местах) иногда становятся для них чрезвычайно значительными, почти сверхъестественными явлениями. В произведениях Шарлотты той эпохи я ясно вижу эту особенность. Вообще-то, учитывая обстоятельства, это совсем не отличительная черта. Это было свойственно всем, от халдейских пастухов («одиноких скотоводов, проводящих половину летнего дня, растянувшись на зеленом покрове») и уединенного монаха до всех тех, чьи впечатления от внешнего мира имели время вырасти и расцвести в воображении, пока они не оказались восприняты как настоящие воплощения или сверхъестественные видения, сомневаться в которых было бы богохульством.
Эту наклонность в Шарлотте уравновешивал свойственный ей крепкий здравый смысл, постоянно прибегать к которому ее заставляли требования ее повседневного существования. В ее обязанности входило не только учить уроки, читать определенное количество страниц, усваивать определенные суждения: помимо этого, она должна была подметать комнаты, выполнять разные поручения, помогать в приготовлении простых блюд, по очереди играть с младшим братом и сестрами или служить им наставницей, шить и штопать, а также осваивать домашнее хозяйство под руководством своей аккуратной тети. Итак, мы видим, что хотя ее воображение питалось яркими впечатлениями, ее превосходная рассудительность контролировала фантазии, не допуская того, чтобы они заменили собой реальность. Она изложила следующее на обрывке бумаги:
«22 июня 1830, 18 час.
Хауорт, около Брэдфорда.
Это странное происшествие случилось 22 июня 1830 г. В это время папа сильно болел, был прикован к постели и так слаб, что даже подняться не мог без посторонней помощи. Около 9:30 утра мы с Тэбби сидели одни на кухне.