Указав на журнал, который я положил себе на колени, он сказал:
- Я вижу, теперь у вас есть что читать.
Бдительность этого человека начала меня раздражать.
- Объясните, пожалуйста, - сказал я. - Что, мадам проходит курс лечения сном?
Несколько секунд он ошарашенно молчал, потом смерил меня ледяным взором.
- Вовсе нет... Мадам очень мало спит, вот ей и надо восстановить силы. Если уж ей случится заснуть, она может проспать целый день.
- Она спит двенадцать часов подряд?
Он, очевидно, воспринял это как очередную дерзость. Дверь в коридор за ним захлопнулась, и я снова остался один. Я перелистывал журнал, но все эти статьи и фотографии составляли часть того мира, который, как я предчувствовал, будет уходить от меня все дальше и дальше, если я останусь в этой гостиной с голубыми панелями. Что удерживало меня здесь? Когда два шофера на Лионском вокзале погрузили чемоданы в машины, мне следовало затеряться среди парижских улиц.
Я уронил на пол журнал. Застекленные двери успели закрыть внутренними ставнями, и тишина в гостиной стала еще бездонней, чем утром. Лампа с розовым абажуром отбрасывала мягкий свет на большую ширму слева от меня, от которой я не мог отвести глаз и по которой медленно и бесконечно плыл лебедь.
Он потряс меня за плечо. Я не мог понять, где я. Но тут я узнал лицо жокея, белую куртку и белые перчатки. И голубые панели гостиной.
- Мадам вас ждет.
Я сидел, привалившись к спинке дивана. Теперь я взглянул на часы. Был вечер, половина одиннадцатого. Стало быть, я тоже в конце концов уснул. Взяв меня под локоть, он помог мне встать. Потом мелкими, точными движениями разгладил впадину, оставшуюся после меня на диване.
Я пошел за ним через анфиладу пустых комнат, которые все были залиты светом, казавшимся - впрочем, может, это было обманчивое впечатление, вызванное моей крайней усталостью, - ослепительно белым. Я споткнулся о скатанный ковер. Дворецкий едва успел меня поддержать.
- Вы, по-моему, не совсем в форме. Вам надо было принять душ.
- Душ?
- Ну да. Если бы я разбудил вас немного раньше, вы бы успели принять душ.
Он кулаком постучал в двустворчатую дверь, но никто не откликнулся. За дверью слышалась музыка. Дворецкий тихонько ее приоткрыл.
- Мадам...
Никакого ответа.
Он толкнул одну из створок. Комната показалась мне темной, настолько ослепил меня яркий свет в других комнатах.
- Она приказала мне привести вас сюда... Можете подождать. Она, очевидно, в ванной...
И он повлек меня в комнату. Потом незаметно отступил назад и закрыл за собой дверь.
Музыка лилась из черного транзистора, стоявшего на круглом мраморном столике. В щелки двух приоткрытых застекленных дверей видны были трава и цветники маленького сада и небо, на котором сверкал рожок месяца.
Я сел на пуф, обитый тканью с цветочным рисунком, и огляделся. Лампа в самой глубине рассеивала по комнате тусклый желтый свет. На ночном столике среди разбросанных в беспорядке лекарств, газет и книг горела толстая свеча под стеклом, и это, несомненно, от нее по всей комнате распространялся аромат амбры. Широченная кровать с балдахином, но балдахином весьма своеобразным, воздушным, круглой формы, похожим то ли на корзину аэростата, то ли на огромное насекомое. А на полу возле кровати матрац с неубранной постелью.
- Вы здесь?
Голос доносился из глубины комнаты, из-за приоткрытой двери.
- Да, мадам.
- Не называйте меня "мадам". И пожалуйста, извините, что я заставила вас ждать.
- Это не имеет значения.
- Вы, наверно, голодны?
- Нет.
- Конечно, голодны. Сейчас вам принесут поужинать.
Она слегка повысила голос, чтобы я услышал ее на расстоянии, и я уловил еле заметный простонародный выговор.
- Вам нравится эта музыка?
Долгая жалоба саксофона. Конечно же, я знал эту мелодию. Тягучая, замедленная, как во сне, это была мелодия "Апреля в Португалии".
- Вам нравится эта музыка?
Долгая жалоба саксофона. Конечно же, я знал эту мелодию. Тягучая, замедленная, как во сне, это была мелодия "Апреля в Португалии".
Она появилась в дверном проеме. Босиком, белокурые волосы распущены. На ней был белый купальный халат. Я встал.
- Нет-нет... Не вставайте...
Казалось, она находит мое присутствие здесь совершенно естественным. Переворошив коробки, книги и свечу на столике у изголовья, она нашла начатую пачку сигарет и зажигалку. Потом подошла и села на матрац.
- Курить будете?
- Нет, спасибо.
Она в упор разглядывала меня. Взгляд ее задержался на моих руках.
- Много хлопот доставили вам мои чемоданы?
- Ничуть.
- Очень мило с вашей стороны... Простите, что заставила вас так долго ждать... Но я стараюсь выспаться днем... Ночью ничего не получается... В этой кровати я не могу уснуть... Она слишком высокая...
Я с серьезным видом покачал головой. Было так странно видеть ее на этом матраце в изножье кровати под балдахином.
- Вы, наверно, проголодались... Вам сейчас принесут чего-нибудь поесть...
Кто принесет? Человек с лицом жокея?
- Спасибо, не надо... Не стоит беспокоиться...
- Надо, надо... Я хочу, чтобы вы поели... Я тоже перекушу за компанию... Но вам неудобно на этом пуфе... Идите сюда.
Я сел рядом с ней на краешек матраца.
- Забавно... В первый раз, когда я вас увидела, вы напомнили мне друга моего мужа... Я очень любила этого человека... Он был англичанин... Может быть, вы его сын? Бернард Фармер... Вы не сын Бернарда Фармера?
Глаза ее не отрывались от моего лица, но я чувствовал, что за ним для нее как бы проступают черты Бернарда Фармера.
- Когда я познакомилась с моим мужем, он не мог обойтись без Фармера...
Я вдыхал аромат ее духов. Пояс халата туго стягивал талию.
- Люди, которых знаешь в двадцать лет, всегда оставляют след в твоей душе... Из всех мужчин, которых я встречала, неизгладимый след оставили в моей душе двое - мой муж и Бернард Фармер...
- Правда?
Вид у меня, наверно, был торжественный и зачарованный.
Она улыбнулась:
- Вам, конечно, неинтересно все это слушать.
- Наоборот.
- Когда я увидела вас в первый раз в холле отеля, я подумала, что Фармер в ваши годы должен был быть именно таким...
И снова ее взгляд задержался на моих руках.
Дворецкий поставил поднос на круглый столик, казалось, ничуть не удивившись тому, что мы сидим рядом на краю матраца. Я не услышал, когда он вошел в комнату. Как он мог ходить, не производя ни малейшего шума? На нем были черные туфли, мягкие как домашние тапочки. Они несли его так легко, словно не касались пола.
- В котором часу вас завтра разбудить, мадам?
- Завтра меня будить не надо.
- Спокойной ночи, мадам.
Он постоял перед нами, вытянувшись в струнку, черные туфли составляли резкий контраст с белой курткой и перчатками. Потом с какой-то военной щеголеватостью он, пятясь, скользнул в дверной проем и, прежде чем закрыть за собой дверь, простился с нами - а может быть, с одной только мадам Блен - коротким кивком головы.
Сандвичи. Тосты. Варенье. Яйца всмятку. Фруктовый салат. Два стакана апельсинового сока.
- Может, вы хотели бы поесть поплотнее?
- Да нет же. Нисколько...
Она положила себе на тарелку фруктового салата. Несколько чайных ложечек. Выпила глоток апельсинового сока.
- Я ем все меньше и меньше.
Мне было стыдно уплетать за обе щеки мой сандвич.
- И все хуже и хуже сплю... А вы? Вам удается заснуть?
В ее вопросе было жадное любопытство.
- Конечно... еще как...
- Вы можете съесть все эти сандвичи и весь салат?
- Могу.
- В ваши годы я тоже готова была съесть все, что угодно, и могла проспать десять часов подряд прямо на земле.
Сколько же ей было лет? Теперь, обнаружив в досье Рокруа год ее рождения, я быстро подсчитал: тридцать девять.