Последняя няня уволилась сама. В другой семье ей предложили на сто долларов больше.
Муж говорит, чтобы я не переживала. Я не виновата, что она стала искать другую семью. Няня – это такой же бизнес, ничего личного.
Сейчас мне нужно найти новую няню, но страшно идти в агентства. Потому что я не знаю, кого хочу. Няни из прошлого века, которые приходили в семью молодыми девушками, селились в дальней комнате, переживали арест родителей-нанимателей, выцарапывали из тифа больных воспитанников, ломали ради них свою личную жизнь, воспитывали их детей, а потом тихо умирали в той самой дальней комнате, оплакиваемые несколькими поколениями семьи, есть только в книгах. В агентствах, самых элитных, таких нет.
Первую няню – Татьяну Михайловну – мы не искали. И она нас не искала. Мы сняли дачу на лето – грудному ребенку нужен чистый воздух. Татьяна Михайловна была домработницей у нашего хозяина и за отдельную плату помогала мне мыть полы. Утром развешивала на веревке семейные трусы хозяина, готовила азу по-татарски и бежала на нашу половину участка. Споро мыла полы и говорила:
– Давай посидимкаем.
Это означало, что я могу делать что хочу – мыть посуду, перетирать ребенку яблочное пюре, а Татьяна Михайловна будет про жизнь рассказывать. Для нее было главным, чтобы моя спина находилась в пределах видимости.
Ей пятьдесят, приехала в Москву на заработки. Искала работу с проживанием. Всю жизнь отработала в столовой. Повар высшей категории. Хозяин ее взял, потому что не дурак пожрать. «За семьей» скучает. Дома внучок остался и невестка-змеюка. В квартире хорошей, трехкомнатной. А там все: два ковра в зале – на стене и на диване, палас в маленькой комнате, фарфоровый сервиз. А сын здесь, в Москве, гастарбайтер на стройке. Она его и пристроила. Тот не хотел ехать, а жрать хотел. Да еще невестка-змеюка отговаривала мужа ехать. Думала, муж в Москве бабу заведет. Правильно думала. Сынок с продавщицей спутался. Тоже змеюка еще та. Хозяин, конечно, тот еще «подарочек». Жмот. На рынок пошлет, так все до копейки проверит. А у него еще квартира в Москве. Сдает за тыщи. Жмотяра. И паскудный мужичонка. Сороковник. А ни жены, ни детей. Все на себя тратит – на жратву да на бутылки. А кому добро достанется? Есть у него баба постоянная. На выходные приезжает. Уже два года приезжает. Замуж хочет – у нее сынок-подросток. Так понятно, зачем ездит. А этот не женится. Щас, разбежался.
Сколько раз уходить собиралась! А он как сядет за стол, как начнет есть, так и не уйдешь. Очень аппетитно ест. И все, что ни поставишь. А она стоит и смотрит. И решает остаться.
Ушла Татьяна Михайловна от любившего пожрать хозяина из-за сына. Тот остался без работы и без жилья. А назад, на родину, в трехкомнатную квартиру, к жене, к сыну, уезжать не хотел. Продавщица же здесь, в Москве, оставалась. Хотя она наоборот говорила, чтобы он ехал – разводиться. И билеты готова была сама оплатить. В оба конца. Но сын Татьяны Михайловны разводиться совсем не собирался. Ни холодно ему, ни горячо от этого штампа в паспорте. А развод – это же с женой разборки устраивать, в загс идти. Мороки много, а толку – хрен. Не на продавщице же жениться. Тем более что она и аборт сделала. Ума хватило. В общем, он к маме вернулся. В том смысле, что Татьяна Михайловна сняла комнатушку в Подмосковье. Даже не комнатушку, а терраску на даче. Холодную. Сына пристроила – дачу, типа, охранять, снег на дорожках чистить… Утром вставала, шла к колодцу за водой, грела, умывалась сама. Ставила ведро на медленный огонь – чтобы сын проснулся и водичка была горячая. Готовила завтрак. Мыла посуду и ехала к нам – няней работать. Почему я ее взяла? Потому что Вася замолкал, стоило Татьяне Михайловне взять его на руки. Потому что он уплетал за обе щеки то, что она готовила.
Потому что он уплетал за обе щеки то, что она готовила. А мою кашу размазывал по детскому стулу. Потому что она его быстро перепеленывала – жестким пеленанием, – и он тут же засыпал. А у меня никак не мог – размахивал ручками и сам себя пугал. Потому что когда у него болел животик, Татьяна Михайловна клала его себе на обширную грудь и засыпала сама. Под ее храп, на разметавшейся по дивану мягкой сиське четвертого размера, Вася спал, как и положено младенцу. А по моей костлявой грудной клетке он елозил – не мог устроиться и плакал еще сильнее.
Летом мы уехали на дачу, а Татьяна Михайловна – в отпуск на родину, внучка повидать. Договорились, что она приедет на день раньше, чем мы вернемся, уберет квартиру, а мы ей оставим на журнальном столике отпускные. Мы вернулись. Квартира была убрана. Денег на журнальном столике не было. Татьяны Михайловны тоже. Замки мы не меняли – Татьяна Михайловна правда зацеловывала Васю, когда думала, что ее никто не видит. Я не знаю, почему она пропала. И куда пропала, тоже не знаю. Когда кинулись – ни телефонов, ни паспортных данных, ни фотографии. Ничего. Странно даже. Мне кажется, что она вернулась к бывшему хозяину. Он ее звал назад, обещая повысить зарплату. А сын, наверное, нашел работу, и у него появилось жилье. Все правильно.
Тамару Георгиевну мы нашли через агентство. Решили сделать все по-человечески – анкеты, собеседования. Тамара Георгиевна сидела в коридоре и явно нервничала. Два высших образования, колоссальный опыт работы и больные глаза. Я взяла ее из-за больных глаз. Тамара Георгиевна была тбилисской осетинкой. С точки зрения анкеты – хуже не бывает. Мало того что тбилисская, так еще и осетинка. Шансы устроиться на работу – на уровне удачи, в которую никто не верил.
Тамара Георгиевна пекла осетинские пироги со свекольной ботвой и пела ребенку «Сулико» по-грузински. Она редко улыбалась. Только тогда, когда звонила домой.
Дома – в Кирове – у Тамары Георгиевны остались сын Алик и дочь Ляля. Муж еще. Замуж Тамара Георгиевна вышла поздно – уже после института. Сватались многие – Тамара была видной девушкой, из богатой семьи – с нянями и помощницами по хозяйству. Но Тамаре никто не нравился – то глупый, то некрасивый, то болтун… Замуж Тамару выдал отец – за сына друга. Потому что сколько можно? Уже люди говорить стали. Тамара хотела мужа полюбить, но не смогла – не за что. Не читает, музыку не слушает, в театр не ходит. Правда, когда через год, через два, через три после свадьбы Тамара не могла забеременеть, люди опять стали говорить: замуж поздно вышла – в двадцать шесть, родить не может. Муж гулять начал – Тамара знала, но молчала. Считала себя виноватой в том, что ребенка нет. А когда уже сил никаких не было, уже уходить собралась от мужа, оказалось, что беременна. И сына родила. Как положено. Алика. Пироги напекли, родственников позвали. Через два года дочка появилась – Лялечка. Но муж все равно гулял. А теперь куда уйдешь – двое детей.
Мужа Тамара не любила, а когда война началась – возненавидела. Он мужчина, а детей защитить не может. В школу приходили люди с автоматами и спрашивали, кто какой национальности. А Алик вставал всегда и говорил: «Я – грузин». Лялечка молчала. А Алик не мог промолчать. Возвращался из школы и сверкал глазами. Спрашивал: «Мама, почему?» А что она могла ему ответить? Лялечка просто плакала. Тамара просила мужа – давай уедем в Москву, к родственникам. У Тамары в Москве сестра троюродная, замужем за москвичом. Но сестра же. Приютит на первое время. Здесь только хуже будет. А муж не хотел ехать.
Я знала, что Тамара Георгиевна с детьми просидела три дня в подвале – в заложниках. Подробности она не рассказывала. Только губы в белую ниточку превращались, и как будто пелена глаза застилала.