В большинстве городов, во всяком случае, поняли, что надвигается кризис и что приближаются звездолеты. Эвакуация прошла отнюдь не так гладко, как замышлялось. В каждом городе возникали споры, гиганты отказывались покидать планету, приходилось убеждать, уламывать, кое-где даже принуждать при помощи войск.
Конечно, сразу я обо всем этом узнать не мог, впоследствии мне пришлось реконструировать точную картину.
В Круге Джарсум возглавил группу, которая наотрез отказалась от эвакуации ценою полного самоотречения. Он и его единомышленники, разумеется, знали, что рискуют собою, своими душами, но все же решили остаться. В их числе была и та невероятно высокая белая гигантесса, отличавшаяся причудливой красой, а также ее отпрыски, блиставшие самым странным набором физических характеристик. Она мотивировала свое решение тем, что с такими физическими данными жизнь для нее ни на какой другой планете все равно невозможна.
Я спросил женщину, чем объясняется ее уверенность, указав на то, что в галактике уживаются самые разные существа. Но она просто заявила, что «знает» это. Она всю жизнь прожила чужой, среди существ, резко отличавшихся от нее.
Тем временем мы ожидали прибытия космолета. Не утихали и споры о том, какую информацию и в какой форме следует довести до аборигенов.
Гиганты относились к своим бывшим подопечным с какой — то нездоровой страстью, коренным образом отличающейся от прежней спокойной доброжелательности. То и дело передо мной возникали трагические маски Джарсума или какого-нибудь его соплеменника, безмолвно упрекавшие меня в черствости, жестокости, бесчувственности и так далее. Обсуждение любого практического вопроса постоянно прерывалось тяжкими вздохами, возведением очей к небу (потолку), невнятным укоризненным бормотанием. Несмотря на это, я смог обеспечить распространение среди туземцев ряда песен и историй, посвященных изменению ситуации. По городам северного полушария отправились гонцы с поручением рассказать представителям туземцев, что близится время испытаний, тягот и лишений и что им следует набраться терпения и ожидать дальнейших известий.
Гиганты должны были это сделать, и они это сделали. Туземцы привыкли видеть в них своих наставников. Но песни говорили о том, что гиганты покидают планету.
И далее в том же духе.
Я, конечно, предпочел бы иную текстовку, но гиганты стремились устами туземцев выразить свое возмущение принудительной высылкой.
Я без спешки, осторожно продолжал налаживать контакты с туземцами. Интересно, что поначалу гиганты поддавались негативному влиянию легче, чем аборигены, которые этого влияния длительное время как будто бы и вовсе не замечали. Более сложная структура психики гигантов оказалась и более хрупкой. Это давало мне определенную фору во времени. Очевидна, однако, и сложность моей задачи: я должен был сообщить этим несчастным, что вследствие стечения обстоятельств, к которому они совершенно непричастны, обстоятельств, на которые они не могут оказать никакого влияния, эти бедняги превратятся в нечто меньшее, чем их собственные тени. И они должны это принять. А ведь они хуже гигантов подготовлены к восприятию дурных вестей. И чем более детальной, подробной была информация, тем больше я мог рассчитывать на ее искажение. Разум их готов был к искажению того, что я скажу, к переработке сказанного мною, по мотивам сказанного мною.
Ситуация, схожая, скажем, с той, когда кому-нибудь совершенно здоровому заявляют, что он вскоре станет идиотом, но, тем не менее, должен запомнить некоторые интересные факты, а именно (и далее следует длинный перечень).
Однажды утром примерно треть гигантов исчезла неизвестно куда. Оставшиеся послушно собрались к месту посадки космолетов, которые вскоре и появились. Несколько тысяч гигантов погрузились в три больших корабля, и вот уже в городе не осталось гигантов.
Аборигены следили за снижением звездолетов, за их загрузкой, затем проводили взглядами сияющие межзвездные машины.
Распростерли они крылья, в небеса они взлетели, Прочь несутся, нас оставив, наши верные друзья, — понеслось вдогонку пение, и еще несколько дней подряд туземцы толпились возле стартовых площадок, вглядываясь в небо. Конечно же, они ожидали скорого возвращения своих друзей гигантов. Толки о возвращении быстро вылились в соответствующие мелодии.
Куда девались мятежные гиганты, я так и не смог выяснить.
Туземцы очень быстро заняли все здания, в которых жили, отдыхали и работали гиганты. Это действие нарушало городские правила, на что я не преминул обратить их внимание. Они относились ко мне как к определенного рода начальству, хотя, конечно, не столь авторитетному, как их гиганты. Однако в тогдашнем их состоянии не были они способны воспринимать информацию. На голос здравого смысла, на искренность туземцы реагировали тупым непониманием, уклончивостью, а то и хмурым агрессивным набычиванием — первые признаки дегенерации.
Сказитель и песнопевец Давид стал мне другом — во всяком случае, хоть как-то реагировал на мое присутствие. Он еще в какой-то мере себя осознавал, и я обратился к нему с просьбой — наблюдать, что вокруг происходит, и сообщить мне, когда я вернусь из путешествия в соседний город. Полумесяц — так назывался этот город — находился возле одного из внутренних озер, в месте, где было меньше всего приливов. Он также прильнул к большой реке, огибавшей его плавной дугой, но лишь с одной стороны. В открытую сторону убегали улицы, подобно струнам лиры, вдоль улиц тянулись сады. Музыка этого города отдавала гармонией лиры, однако, приближаясь, я уже издали воспринял фальшь звучания, резкие ноты и хрипы несогласия, разброда, не предвещавшие ничего доброго.
Прекрасный город Полумесяц выстроили из белого и желтого камня, изобильно орнаментированного по стенам, кровлям, по мостовой. Преобладающие цвета одежды — ржаво — бурый и серый, оттеняемые зеленой листвой и сияющим небом. Туземцы здесь напоминали чертами лиц и сложением туземцев Крута, но оказались сплошь желтокожими брюнетами. В нормальном состоянии я их не застал, к моему прибытию процесс распада уже достаточно продвинулся. И здесь я пустился на поиски кого-нибудь, чей мозг еще сохранил способность здраво мыслить, трезво оценивать ситуацию. Песни и сказания уже достигли этого города, здешние аборигены тоже наблюдали за отбытием гигантов в сияющих звездолетах, навевавших мысли о чем-то потустороннем.
…Я попросил друга моего общаться с жителями, убеждать их, призывать быть терпеливыми, не принимать решений необдуманных, поспешных, не поддаваться панике и страху. Я живо описал упомянутые явления в качестве нелепых, абсурдных.
Я решил вернуться в Круг. Если песни и сказания уже достигли этого города, то они должны были распространиться и на другие, а это уже начало. В то же время я все более остро чувствовал опасность, чувствовал приближение чего-то неотвратимого. Следовало как можно скорее вернуться в город Круг. Чуял я это, но почему — не знал, пока не приблизился к Кругу.
Приблизился я к городу со стороны, противоположной той, откуда прибыл в Крут впервые. Так же шагал я по светлому жизнерадостному лесу, который вблизи Камней сменился посадками грецкого ореха, миндаля, абрикосов, гранатов. Животных и здесь было немало, но все какие-то испуганные, настороженные. Опасливо косясь в сторону города, они фыркали и трясли головами, как будто отгоняя от себя назойливых мух. Очевидно, их раздражали какие-то пока не воспринимаемые мною звуки. Вскоре, войдя в Камни, и я услышал доносящуюся из города режущую ухо какофонию. У меня закружилась голова, к горлу подкатывала тошнота. В воздухе висело что-то зловещее. Не знаю, сказалась ли задержка коррекции Камней, влияние смещения звезд, уход гигантов и занятие их домов туземцами, но когда я достиг внутренней стороны, диссонанс настолько усилился, что птицы, летящие к Камням, резко сворачивали в сторону. Сама синева неба казалась угрожающей, запятнанной, враждебной.