Команда не отпускает меня ни на шаг, представитель по связям с общественностью, планировщики, личный тренер по фитнесу, ортодонт, дерматолог, диетолог.
Пчелы-убийцы оказались не столь эффективны, как можно было бы предположить. Они никого не убили, но зато привлекли всеобщее внимание. Теперь мне нужен выход «на бис».
Завал в шахте.
Трибуна обрушилась на стадионе.
Поезд сошел с рельсов.
Я бываю один, только когда я сижу на толчке, но и при этом кто-нибудь обязательно ждет под дверью.
Фертилити пропала.
Почти во всех общественных туалетах в стенах между кабинками проковыряны дырки. В деревянных перегородках в дюйм толщиной. Дырки, проковырянные ногтями. Разумеется, не за раз. За несколько дней или даже за несколько месяцев. Намеки на эти дырки есть даже на мраморных, даже на стальных стенах. Как будто кто-то пытается выбраться из тюрьмы. Дырки совсем небольшие, но через них можно поговорить. Можно в них заглянуть. Просунуть палец, или язык, иди пенис — выбраться только частично. По кусочку за раз.
Их называют «счастливыми дырками».
Все равно что найти золотую жилу.
Найти своей маленькое счастье.
Я в мужском туалете в аэропорту Майами, и счастливая дырка как раз у меня под локтем, а вокруг нее — надписи, сделанные людьми, что сидели тут до меня.
Здесь был Джон М 3/14/64.
Здесь был Карл Б 8 янв. 1976.
Эпитафии.
Если надписи недавние. Есть — совсем-совсем старые, но процарапанные так глубоко, что они до сих пор проступают из-под слоев краски.
Это — тени, оставшиеся от тысячи мгновений, тени от тысячи настроений, желаний и жгучих потребностей. Тени людей, которые были здесь раньше и которых теперь здесь нет. Они прошли мимо и оставили след от себя. На стене. Это то, что психолог назвала бы документальными первоисточниками.
История недопустимого.
Буду здесь вечером, отсосу задаром. Суббота, 18 июня, 1973.
Все это нацарапано на стене.
Слова без картинок. Секс без имен. Картинки без слов. Обнаженная женщина нацарапана на стене, ее длинные ноги раздвинуты широко-широко. У нее пышная грудь, летящие длинные волосы и нет лица.
Рядом с ее волосатым влагалищем — пенис без тела, отрезанный член размером с целого человека, фонтанирует каплями спермы.
Рай, написано рядом, это бесплатный буфет, где берешь себе столько пизды, сколько хочешь.
Рай — это когда тебя пялят в задницу.
Иди на хуй, пидор.
Здесь был.
Отсоси, бля.
Уже.
Я слышу какие-то голоса где-то рядом, как фон, и вдруг настоящий голос, женский голос шепчет:
— Тебе нужно очередное несчастье, да?
Голос идет из дырки в стене, я смотрю туда, но ничего не вижу. Только накрашенные губы. Красные губы, белые зубы, промельк влажного языка. Губы вылепливают слова:
— Я знала, что ты будешь здесь. Я все знаю.
Фертилити.
Теперь вместо губ — глаз. Серый глаз, подведенный карандашом и голубыми тенями. Моргающие ресницы густо накрашены тушью. Зрачок как будто пульсирует: то расширяется, то сужается в точку. Потом опять появляются губы. Они говорят:
— И не волнуйся, у нас много времени. Твой рейс задержат на пару часов.
На стене рядом с губами написано: отсасываю и глотаю.
Там написано: я хотел просто ее любить, но она не дала мне шанса.
Там есть даже стихотворение, которое начинается так: «Любовь — тепло у тебя внутри…» — а все остальное затерто спермой.
Губы говорят:
— Я здесь по делам.
Ее дурная работа.
— Моя дурная работа, — говорит она. — Сейчас как раз тот период.
Обычно мы с ней не затрагиваем эту тему.
Она говорит:
— Не хочу об этом говорить.
Мои поздравления, шепчу я.
Мои поздравления, шепчу я. В смысле, по поводу пчел-убийц.
На стене нацарапано: как назвать одним словом девчонку из Церкви Истинной Веры, которая любит сосать хуи?
Покойница.
Как назвать одним словом гомосека из Церкви Истинной Веры, который всем подставляет задницу?
Губы говорят:
— Тебе нужно еще одно бедствие, правильно?
Скорей не одно, а штук двадцать, шепчу я в ответ.
— Ну вот, — говорят губы. — Получается, ты такой же, как все мужики, — говорит она. — Неуемный и жадный.
Я просто хочу предупредить людей.
Предупредить и спасти.
— Жадная свинья.
Я хочу спасти людей от беды.
— Ты — как собака. Выпрашиваешь подачку.
Мне это нужно лишь для того, чтобы покончить с собой.
— Я не хочу, чтобы ты умер.
Почему?
— Что почему?
Почему она хочет, чтобы я жил? Потому что я ей нравлюсь?
— Нет, — говорят губы. — Я нормально к тебе отношусь, в смысле, неплохо. И ты мне нужен.
Но я ей не нравлюсь?
— Ты хоть понимаешь, — говорят губы, — как это скучно — все знать? Все на свете. Знать все, что будет. На годы вперед. Это невыносимо. И это не только моя беда.
Губы говорят:
— Нам всем скучно.
На стене написано: я ебал Сэнди Мур.
А вокруг — еще десять приписок: я тоже.
И вопрос: а кто-нибудь здесь не ебал Сэнди Мур?
И рядом ответ: я не ебал.
А рядом ответ на ответ: пидор.
— Мы все смотрим одни и те же телепередачи, — говорят губы. — Слушаем одни и те же программы по радио, все разговоры у нас — об одном и том же. В жизни уже не осталось сюрпризов. Все то же самое. Одни повторы.
Там, в дырке, — красные губы. Они говорят:
— Мы все выросли на одних и тех же телешоу. Это как будто нам всем вживили одну и ту же память. Мы не помним почти ничего из детства, но зато помним все, что происходило в комедийных сериалах. Цели у нас у всех более-менее одинаковые. И страхи тоже.
Губы говорят:
— Будущее — оно совершенно безрадостное. Очень скоро у нас у всех даже мысли будут одинаковые, причем у всех — одновременно. Мы придем к совершенной гармонии. Синхронизируемся. Соединимся. Все станут равны. Все — одинаковые. Как муравьи. Или овцы в стаде.
Все — сплошная банальность.
Ссылка на ссылку к ссылке.
— Главный вопрос, который теперь задают себе люди, это не «В чем смысл существования?», — говорят губы. — Главный вопрос — это «Откуда эта цитата?».
Я слушаю у этой дырки, точно так же, как слушал исповеди страдальцев по телефону, точно так же, как слушал склепы на предмет признаков жизни. И я спрашиваю у нее: так зачем я ей нужен?
— Не зачем, а почему. Потому что ты вырос совсем в другом мире, — говорят губы. — Потому что если кто-то и может меня удивить, то только ты. Больше никто. Ты еще не стал частью массовой культуры. Пока еще — нет. Ты — моя единственная надежда узнать что-то новое. Ты — принц из сказки, который может разрушить чары непреходящей скуки. Разбить это однообразие. Плавали — знаем. Нет ничего нового в мире. Ты — контрольная группа из одного человека.
Нет, шепчу я в ответ. Я — не какой-то особенный. Я такой же, как все.
— Нет, ты особенный, — говорят губы. — И моя единственная надежда — чтобы ты таким и оставался.
Так скажи мне мои предсказания.
— Нет.
— Почему нет?
— Потому что тогда я тебя больше уже не увижу.