Вообще ни капли.
Мистер К., сбиваясь, хватая ртом воздух, говорит:
– С помощью континента мы сместим центровку планеты. Когда Мэдлантида своей гигантской массой врежется в Северную Америку, она порушит все.
Милый твиттерянин, я вполне сознаю, какая досадная метафора тут вырисовывается. В смерти, как и при жизни, мое жирное «я» разобьется об Америки, о Гавайские острова, Галапагосы, Японию, Россию и Аляску. Гигантская, жирная-прежирная, я разрушу все, как тот слон в посудной лавке.
Вдобавок ко всему ступеньки под ногами – губчато-мягкие и слегка проминаются под моим весом. Как поролон. Как пенополистирол. Скользкие от дождя, они грозят вероломно спружинить и швырнуть меня обратно в перламутровую бездну.
Мы вышли заметно позже, однако уже настигаем самых медлительных из паломников в алых мантиях. Все вокруг – фантастический пейзаж, одеяния, столбы дизельного чада – строго белое, красное и черное. В процессии одни несут зажженные свечи, другие покачивают кадилами на длинных цепочках, за ними тянутся завитки благовонного дыма; все дружно повторяют нараспев: «Бля… говно… хреносос…»
Ранние зимние сумерки окрашивают каждый утес в оттенок старинного золота. Золотой свет этого волшебного часа – тот же, что видит мой язык, когда я ем фондю из грюйера.
Мы обгоняем все новых паломников, лавируем между ними на крутой лестнице. Многие замедлили шаг – чувствуется движение горы, почти неуловимое перемещение; тучный, дородный материк тянут к северу. Корабельные двигатели в тысячу миллионов лошадиных сил стараются вытолкнуть нас из спокойного центра Тихоокеанского кольца; им это понемногу удается, и по фальшивой тектонической плите из пластика, словно по заливному, бегут вибрации. Соседние горы трясутся, будто огромные, до небес, груды желе. Наименее устойчивые из паломников оступаются и падают, отчаянно вопя. Видимо, благодаря большому опыту пребывания в шатком из-за наркотиков состоянии мистер К. держится на ногах твердо. Он мчит вверх, перескакивая по две, три, четыре ступени зараз.
– Мы должны спешить, – говорит Фест, порхая рядом. – Скотиниты разрушат этот чудесный мир быстрее, чем Всемогущий его заселил!
Я замедляю бег. Ноги слабеют от мысли, что я позволю скотинизму завершить нечестивую войну против человечества, этого поедающего телятину, испускающего углекислый газ, самовоспроизводящегося паразита. Как ребенок фанатичных защитников природы (из тех, что в знак протеста сидят на деревьях и считают, что Земля – живая), я не могу отрицать прелести планеты без людей. Еще симпатичнее мысль, что вся Земля будет только моей по крайней мере до следующего Хэллоуина. В этой блаженной изоляции я стану глотать книги целиком в один присест. Научусь играть на лютне.
– Спеши! – поторапливает Фест, кружа у моего плеча. – Иначе твоих навек проклятых родителей будут насильно кормить горячими испражнениями!
Есть для меня злорадная прелесть и в этой идее, учитывая, сколько микробиотической дряни мама с папой впихнули мне в рот.
Трудно принять мысль, что все умрут и все будет разрушено, – люди сейчас кажутся такими счастливыми. Улыбаются. Их маниакальные глаза блестят. Черные, азиаты, евреи, геи, квебекцы, палестинцы, индейцы, белые расисты, сторонники абортов и их запрета – они держат друг друга за руки. Обнимаются и даже целуются. Нет страха подцепить какую-нибудь заразу. Их не разделяют социальные условности, признаки статуса и положение в иерархии власти. Они счастливы так, как бывают счастливы люди, жгущие книги или обезглавливающие королей; они праведны.
Тем временем мистер Кетамин бубнит под нос, освежая в памяти мое послание. Его костлявое вытянутое лицо оттенка пламени освещено закатным солнцем. Он упорно повторяет: «Запретить исследования стволовых клеток».
Движение вызывает тошноту в серых мыслительных внутренностях моего мозга.
Он упорно повторяет: «Запретить исследования стволовых клеток».
Движение вызывает тошноту в серых мыслительных внутренностях моего мозга. Их мутит от неперевариваемого воспоминания о том, как в Нью-Йорке отец сказал: «Мэдисон была трусишкой».
Процессия впереди уперлась в «бутылочное горло». Кающиеся в мантиях ожидают разрешения проследовать под просторную арку – вход в храм на вершине. Рядом с нами четверо великанов держат на плечах портшез – закрытую стенками и завесами конструкцию, пассажиров которой не разглядеть за красными бархатными шторками. Там скорее всего мои родители. Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть получше. Толпа тем временем устремляется в достоверную копию внутреннего двора какого-то венецианского палаццо эпохи Ренессанса. На пышные цоколи и консоли потратили массу вспененной целлюлозы унылого цвета.
Среди множества фигур в капюшонах мистер К. приподнимается на цыпочки и кричит:
– Внимание! Слушайте все!
Кто-то дает ему зажженную свечу. Он поднимает ее над головой и держит, будто яркую мерцающую звезду.
Пойми, милый твиттерянин, для меня эффективное общение – самое важное. Родители настолько богаты потому, что самовыражение и проявление своих эмоций люди перепоручили другим. Любовь надо показывать поздравительными открытками, бриллиантовыми украшениями с конвейера или профессионально оформленными букетами роз с плантаций. Все просветления должны происходить по шаблону моей матери. Люди испытывают лишь те чувства, к которым она их подталкивает. Для них она Афродита. А мой отец, мой папа – дух времени.
Все свои самые главные заботы я вверила этой полудохлой кетаминовой гончей, мистеру Сити, который сейчас подпрыгивает и машет свечой, привлекая к себе внимание. Представь мой ужас, когда мистер К. выкрикивает:
– Стоп! – Он свистит, призывая к тишине, и продолжает: – Мэдисон говорит, вы все попадете в ад, если не будете слушать!
Головы в толпе оборачиваются и смотрят на мистера К.
– Ангел Мэдисон, – кричит он, – хочет, чтобы вы перестали сквернословить и рыгать…
Я поручила этому единственному человеку передать всю любовь, выразить которую сама не могла, попросила его рассказать о моих сожалениях и моей лжи. Однако, чувствую, дело принимает иной оборот.
Лица в проемах алых капюшонов глядят на мистера К. непонимающе. Они беспокойно ждут и озадаченно моргают.
– Мэдисон, – выкрикивает мистер К. и делает паузу, дожидаясь полной тишины. – Мэдисон Спенсер говорит, что единственный истинный путь к спасению – сосать ослиные члены!
О боги!
В этот самый миг я вижу родителей. Они откидывают капюшоны. На их искаженных лицах – потрясение и ужас.
И тут, не успев даже вдохнуть, мистер Кресент Сити, охотник за головами духов, падает замертво.
Избиение, которого я полностью заслуживаю
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Никто ничего не понимает. Вернее, понимает, но неправильно.
В высоком – до небес – храме из переработанного пластика уже знакомый мне призрак вытекает из тела мистера Кетамина.
– Больше я не вернусь, – говорит, мотая головой, стоящая подле меня синяя эктоплазма в форме мистера К. Нас никто не видит. Все таращатся из-под капюшонов на засмертные останки посреди двора: на тряпичную куклу в оспинах и с косой на голове. Тем временем группа медиков проталкивается сквозь толпу и начинает выискивать у тела признаки жизни.
– Наконец-то сердце сдало. Аллилуйя, – говорит мне призрак мистера К. – Теперь-то уж насовсем.
Под нашими ногами континент Мэдлантида чуть дергается в сторону.
Мои родители, обнажив головы, смотрят, как медики делают трупу инъекции разнообразных реанимирующих препаратов.