Закрыв глаза и прислонившись головой к стеклу, подрагивавшему от зычного голоса Ивона, Белан слушал, как железная каморка наполняется александрийскими речами лакея, влюбленного в королеву. И тут в его голове сверкнула мысль: надо вывезти Ивона Гримбера в “Глицинии”. Он с улыбкой вообразил, как сторож представляет все эти закрученные интриги и драмы былых времен перед потрясенными “глицинами и глицинками”. Ивон заслуживал настоящей театральной публики, пусть даже из утомленных жизнью старичков. Подождав, пока тот закончит свой монолог, Белан изложил ему свою идею:
– Я в субботу ездил читать в дом престарелых, в Ганьи. На этой неделе опять поеду. Люди там замечательные. Хотят, чтобы я читал каждую субботу. Я вот что подумал, просто в голову пришло: хорошо бы вы согласились съездить со мной и тоже немножко почитали.
Белан так и не смог перейти с Ивоном на “ты”. Разница в возрасте была тут ни при чем. Джузеппе был старше сторожа, но его он звал на “ты” без всякого труда. “Вы” означало не просто уважение: оно вбирало в себя всех персонажей, которых днями напролет изображал добряк. Сторож воспринял мысль вынести свой голос за пределы крохотной будки с большим энтузиазмом. Белан попытался было слегка остудить его пыл, выразив сомнения в способности публики легко и просто разобраться с правилом трех классицистических единств, но Ивон его успокоил:
Ивон уже знай громоздил программу драматических чтений, от Корнеля до Мольера, включая Жана Расина, но Белан все же напомнил, что это пока только прожекты и осталось согласовать его право на вход с sisters Делакот. Взглянув на часы, он вскочил с места. К 13.30 его вызывали в заводской медкабинет на обязательный ежегодный осмотр. Бледненькая медсестра велела ему раздеться до трусов. Взвесила его, измерила рост, проверила слух и зрение, померила давление, окунула маленькую пластинку в предварительно наполненную им баночку с мочой. Через пять минут его позвал доктор, загорелый как пряник. Осмотр был весьма поверхностным.
– Ага, все в порядке, месье… Гормоль, да, Белан Гормоль. Жалобы есть? Похоже, вы в хорошей форме, хотя вес у вас приближается к нижней границе нормы.
Да нет, не то чтобы все в порядке, хотел возразить Белан. Я по-прежнему жду возвращения отца, умершего двадцать восемь лет назад; мать считает, что я штатный сотрудник издательства; по вечерам я рассказываю, как прошел день, золотой рыбке; работа отвратительна мне настолько, что меня порой выворачивает наизнанку, а в довершение всего я увлекся девушкой, которой никогда не видел. В общем, конечно, никаких проблем, кроме той, что я во всех отношениях “приближаюсь к нижней границе нормы”, понимаете? Но Белан лишь коротко кивнул: все в порядке. Врач дал несколько советов относительно правильного питания и нацарапал внизу медицинской карты свой вердикт. Вердикт сводился к одному слову – коротенькому слову, позволяющему Белану и дальше вполне безнаказанно заниматься массовыми убийствами: “Годен”.
– Как мне ее найти? Я же ничего о ней не знаю, – пожаловался Белан.
Джузеппе ободряюще улыбнулся:
– Ты знаешь гораздо больше, чем тебе кажется, юный пораженец. Думаешь, мои ноги за один день отросли? – спросил он, ткнув пальцем в стеллажи, ломившиеся под тяжестью трудов Фрейсине. – Флешка у тебя с собой? Перегони мне эти тексты, я изучу поподробнее. Торговые центры с общественными туалетами, где есть уборщицы, не на каждом углу попадаются.
– Что-то мне кажется, и тебя наконец ждут поиски Грааля, – произнес старик, явно заинтригованный.
– Привет, мам.
– А, это ты.
Он улыбнулся. Каждую неделю она отзывалась одной и той же фразой, за которой начиналась большая игра в вопросы и ответы.
Как в Париже с погодой? Ему не помешала последняя забастовка на транспорте? Он отвечал уклончиво, с ужасом готовясь к моменту, когда придется лгать родной матери. Наконец страшившая его тема всплыла на поверхность. Деваться некуда.
– Все возишься с книгами?
Мать ничего не знала, совсем ничего. Ни про завод, ни про грязное ремесло палача, которым он занимался. Годами он обманывал ее, молчал о плохом и выдумывал хорошее, выстраивал себе фальшивую жизнь – только ради нее. Жизнь Белана, евшего и пившего отнюдь не безвкусные хлопья и жиденький чай, Белана, который целый день занимался отнюдь не тем, что превращал тонны книг в бумажную кашу. В жизни этого Белана Гормоля существовала отнюдь не только золотая рыбка. Белан, которого он описывал каждый четверг по вечерам, был замом главного редактора в издательстве и брал от жизни все. От звонка к звонку ложь разрасталась, жирела, и всякий раз у него сводило живот от страха, что, несмотря на разделявшие их четыре сотни километров, мать в конце концов почувствует в его уклончивых ответах обман. Белан ездил в родную деревню лишь пару раз в году. Ненадолго, и то на целый день сбегал. Сбегал от вопросов матери, сбегал от скверных воспоминаний и от всех этих людей, что по-прежнему звали его Горланом Бемолем и требовали, чтобы он их узнал, – а он потратил годы, чтобы их забыть; сбегал от могилы, в которую никогда не верил.
4. doc
Когда работаешь в общественном туалете, любом общественном туалете, тебе не положено вести дневник и стучать по клавиатуре ноутбука. Ты должен быть готов с утра до вечера чистить, надраивать до блеска хромированные детали, тереть, скоблить, мыть, вовремя вешать новый рулон туалетной бумаги, и все, ничего больше. От уборщицы ждут уборки, а не писанины. Людям понятно, если я решаю сканворды, кроссворды, головоломки, играю в пропущенные слова, вообще вписываю слова во всяческие клеточки. Те же люди допускают, что в свободное время я могу читать комиксы, женские журналы и телепрограммы. Но что я своими искореженными хлоркой пальцами колочу по клавишам компьютера, записываю свои мысли – это выше их понимания. Хуже того, это подозрительно. Какое-то недоразумение, ошибка кастинга. В моем подземном мире даже несчастный десятидюймовый нетбук рядом с блюдцем для чаевых в итоге портит пейзаж. О! первое время я пыталась пользоваться ноутбуком, но по их взглядам, порой возмущенным, быстро поняла, что так не годится, что эта ненормальная ситуация рождает недоумение, смущение, даже отторжение. Пришлось признать очевидное: люди обычно ждут от вас только одного – чтобы вы отвечали желательному для них образу. Того образа, какой предлагала им я, они совершенно не хотели. Он означал взгляд на мир свысока, взгляд, которому здесь не место. Так что если я и усвоила какой урок за почти 28 лет, проведенных на Земле, то он таков: по одежке протягивай ножки, а то ноги протянешь. С тех пор я создаю иллюзию и втираю очки. Компьютер убираю с глаз долой, он аккуратно спрятан в чехол и стоит под стулом. Монеты куда охотнее кладут женщине, которая, посасывая колпачок ручки, старательно выискивает семь различий на картинках в последнем модном журнале, чем той же женщине, погруженной в созерцание дисплея своего PC последней модели. Разумнее вписаться в форму, натянуть личину, за которую мне платят, и не отклоняться от роли. Так легче для всех, и для меняпервой. К тому же людей это успокаивает. А, как любит говорить моя тетя, спокойный клиент всегда щедрее клиента раздраженного. Это тетофоризм № 11. У меня целая тетрадь таких тетофоризмов. Я их коллекционирую еще со средней школы, а самые ценные записала в блокнот на спиральке и всегда держу под рукой. Я их все наизусть могу повторить. Тетофоризм № 8: улыбка ничего не стоит, а продается задорого. № 14: мало побегаешь – много не наваришь. И № 5, самый короткий и самый мой любимый: нужду справлять – не дурака валять.