Когда мне встретились нормальные люди — газетчики, мальчишка, шофер, — показалось вдруг невероятным, как в одну квартиру умудрилось набиться столько выродков.
Но больше других я презираю братство художников. Отчасти потому, что оно глубже изучено мною, и это естественно: как правило, с бо́льшим основанием ненавидишь то, что лучше знаешь. Впрочем, есть и другая причина — критики. Вот уж действительно бедствие, всегда остававшееся для меня загадкой. Что бы вы подумали о человеке, никогда не державшем в руках ланцета, не перевязавшем лапку кошке, который упрекает хирурга за погрешности в операции? То же и в живописи. К моему удивлению, люди не догадываются об этом, и если замечания невежды вызывают смех, то к дилетантам критикам почтительно прислушиваются. Мнение критика, хоть однажды взявшегося за кисть, еще представляет какую-то ценность, пусть даже он написал посредственное полотно. Но и это нелепость: разве нормально, когда плохой художник дает советы хорошему?
V
Я отвлекся от повествования. Виновата проклятая привычка объяснять любую мелочь. На кой черт понадобилось рассказывать, почему я не хожу на выставки? Мы имеем право ходить куда вздумается, и вовсе не обязательно подробно отчитываться по всякому поводу. К чему приведет такая мания? Но что сделано, то сделано, хотя тема выставок далеко не исчерпана: вообразите, как там треплются коллеги-художники, как слепа бывает публика и как глупы служители, не умеющие толком подготовить салон и развесить картины. К счастью (или к несчастью), все это меня уже не трогает, а то можно было бы сочинить целое эссе: «Способы защиты художника от друзей искусства».
Словом, пришлось отказаться от надежды встретить девушку на выставке.
Могло, впрочем, случиться, что я был знаком с кем-то из ее окружения. Тогда достаточно представить меня ей. Моя робкая натура радостно приветствовала столь простой выход. Никаких усилий с моей стороны — нас представят друг другу! Как чудесно все поворачивалось! Минутное затмение помешало мне понять, сколь нелеп подобный расчет. Я не сообразил, что найти ее друга будет так же трудно, как и саму девушку; невозможно обнаружить такого человека, ничего не зная о ней. Ведь если бы мне было что-нибудь известно, зачем обращаться к третьему лицу? Не спорю, в этом было некоторое преимущество, которым не стоило пренебрегать. Но раньше надо найти ее, а потом все равно отыскать кого-то, кто познакомил бы нас.
Можно было начать с другого конца: вдруг среди моих приятелей есть ее знакомые? Тогда не нужно искать ее саму, достаточно выяснить, не встречали ли они девушку такого-то роста, с такими-то волосами. Но это показалось мне неприличным, и я забраковал подобный способ, краснея от одной мысли, что придется задавать столь деликатные вопросы типам вроде Мапелли или Лартиге.
Заметьте, я исключил данный способ не потому, что считал его нелепым, а лишь по тем соображениям, которые только что привел. Кому-то может показаться невероятной как раз надежда на редкое стечение обстоятельств, при котором бы у нас оказались общие знакомые. Так подумает лишь человек поверхностный, но тот, кто привык размышлять о тайнах бытия, поддержит меня. Общество делится на так называемые горизонтальные страты, объединяющие индивидов со сходными вкусами, и найти случайно (?) нужную тебе особу в соответствующей страте не так уж трудно, особенно если он формируется из людей с нетипичными вкусами. Судьба трижды сталкивала меня с одним и тем же незнакомцем: в берлинском квартале, в безвестном итальянском местечке и, наконец, в одной из библиотек Буэнос-Айреса. Неужели в этих совпадениях не было никакого смысла? Впрочем, все это уже банально — тот, кто увлекался музыкой, эсперанто или спиритизмом, поймет меня.
Итак, оставалось самое опасное — встретиться с ней на улице. Как некоторым счастливцам удается остановить женщину, заговорить и даже завязать интрижку? Было совершенно ясно, что любая попытка действовать первым обречена на провал; я сделал окончательный и грустный вывод, сознавая, что, с моей внешностью и незнанием правил этой игры, у меня нет никаких шансов.
Приходилось рассчитывать на везение (с вероятностью один на миллион) на то, что девушка обратится ко мне первая. Итак, судьба разыгрывалась в фантастической лотерее, требовалось выиграть, чтобы получить право участвовать в ней еще раз, и приз полагался лишь после второй победы. В самом деле, нужно было каким-то образом встретиться с ней и, что уж совсем невероятно, заставить ее заговорить первой. От безнадежности этой ситуации становилось не по себе. Но я продолжал строить всевозможные планы.
Незнакомка спросит меня, скажем, как пройти к автобусной остановке, и, исходя из ее слов, я проводил не один месяц в одиночестве, размышлениях и надеждах, изобретая бесчисленные ответы. Я был то красноречивым (что мне не свойственно), то немногословным, то мрачным, то веселым. Иногда, и это уже совсем непостижимо, я отвечал ей грубо, не мог сдержать раздражения и во время одной из воображаемых бесед так резко упрекнул ее за неуместный и глупый вопрос, что разговор расстроился. От этих выдуманных провалов становилось совсем тошно, и потом я долго ругал себя, что упустил редкий шанс; но, к счастью, вовремя возвращаясь к действительности, вспоминал, что ничто пока не потеряно. Тогда я еще более вдохновенно ломал голову над новыми, более удачными диалогами. Труднее всего было перейти от бытового вопроса незнакомки к чему-то возвышенному, например к проблемам искусства или хотя бы к моей картине. Конечно, когда ты не спешишь и у тебя соответствующее настроение, можно логически связать абсолютно несопоставимые вещи, и это не будет абсурдом — на дружеской вечеринке времени полно; если хотите, вечеринки для того и существуют, чтобы перекидывать мостик между самыми отдаленными явлениями; в суете столичной улицы, среди бегущих людей, которые поминутно тебя толкают, о спокойной беседе нельзя и мечтать. И все же отказаться от нее — значило поставить себя в безвыходное положение. И я опять принимался сочинять диалоги, самые короткие и емкие, начинающиеся с ерунды: «Как пройти на Центральный почтамт?» и кончающиеся дискуссией об экспрессионизме или сюрреализме. Поверьте, это было совсем нелегко.
Как-то во время очередной бессонницы я пришел к выводу, что столь искусственные построения ничего не дадут, и лучше, поставив все на карту, смело спросить о главном. Например, «Почему вы не сводили глаз с женщины на берегу?» Конечно, ночью мы всегда решительнее, чем днем, когда нужно действовать. Утром, трезво разобравшись во всем, я понял, что никогда не осмелюсь с ходу задать подобный вопрос. Как обычно, отчаяние толкнуло меня в другую крайность: я изобрел такой абстрактный сюжет — нечто вроде: «Любите ли вы искусство?» — что перейти к интересующей меня теме можно было лишь после долгого общения.
Сейчас уже трудно восстановить в памяти все проработанные версии. Запомнились лишь самые мудреные, воспользоваться которыми было практически невозможно. Мои шансы были ничтожными, только при невероятном везении вымыслы совпали бы с реальностью — так изготовленный наугад ключ должен подойти к замку. В конце концов я путался в собственных заготовках, забывал последовательность ходов, как бывает, когда воспроизводишь в уме шахматную партию. Иногда я переставлял местами воображаемые реплики, и это приводило к плачевным и жалким результатам. Так, объясняя, где находится нужный ей дом, я внезапно спрашивал: «Любите ли вы искусство?» Получалась какая-то чушь.
Зайдя в тупик, я, как правило, давал себе несколько дней передышки.
VI
Когда я увидел ее, спешащую по противоположной стороне улицы, все придуманные варианты разом полезли в голову, хаотически перемешиваясь и отталкивая друг друга. Я растерялся, почувствовав, как в сознании вспыхивают целые фразы, разработанные и заученные в ходе долгих упражнений: «Любите ли вы искусство?», «Почему вы не сводили глаз с женщины на берегу?» — и тому подобные.