Но вот заиграл весь оркестр — арфа, гитара, барабан, тарелки, и танцующие встрепенулись. У Литумы загорелись глаза.
— «Душа, сердце и жизнь». Ах, эти вальсы, сколько воспоминаний они будят. Пойдем потанцуем, красотка.
Не глядя на Дикарку, он потащил ее за собой, и они затерялись в толчее. Братья Леон в такт музыке хлопали в ладоши и пели. Холодный взгляд Чунги теперь был прикован к Хосефино, словно она хотела передать ему свою бесконечную апатию.
— Что за чудеса, Чунгита, — сказал Хосефино. — Ты пьешь.
— Ну и страшно же тебе, — сказала Чунга, и на мгновение в ее глазах вспыхнул насмешливый огонек. — До чего ты испугался, непобедимый.
— Мне нечего бояться, — сказал Хосефино. — И вот видишь, я держу слово, не произошло никакого скандала.
Ты просто умираешь от страха, — нехотя засмеялась Чунга, — у тебя даже голос дрожит, Хосефино.
— Здравствуйте, сержант, — сказала Лалита. — Как удачно, что вы не спите.
— Я на дежурстве, сеньора, — сказал он. — Очень рад вас видеть. Прошу извинить меня.
— За то, что вы в трусах? — засмеялась Лалита. — Ничего, чунчи и вовсе ходят нагишом.
— При такой жаре их можно понять, — сказал сержант, стыдливо прижимаясь к перилам. — Только вот москиты заедают, у меня все тело зудит.
— Мы едем в Пато Хуачана на именины, — сказала Лалита. — Надо поспеть к утру, а мы не смогли выбраться раньше.
— Чего же лучше, сеньора, — сказал сержант. — Выпейте там по стаканчику за мое здоровье.
— Мы и детей взяли с собой, — сказала Лалита. — Только Бонифация не захотела поехать. Все еще дичится, сержант.
— Что за глупая девушка, — сказал сержант. — Ведь здесь так редко представляется случай повеселиться.
— Мы пробудем там до среды, — сказала Лалита. — Если бедняжке что-нибудь понадобится, вы ей поможете?
— С удовольствием, сеньора, — сказал сержант. — Только вы ведь видели, все три раза, что я был у вас в доме, она даже не вышла на порог.
— Женщины очень капризны, разве вы еще не заметили? — сказала Лалита. — Но теперь, когда она осталась одна, ей волей-неволей придется выйти. Забегите к ней завтра.
— Обязательно, сеньора, — сказал сержант. — А знаете, когда показалась лодка, я подумал, что это корабль-привидение со скелетами, которые забирают полуночников. Раньше я не был суеверен, но пожил здесь и заразился от вас.
Лалита перекрестилась и замахала на него руками — зачем сержант говорит о таких вещах, когда им придется плыть ночью? Так, значит, до среды, да, Адриан велел передать ему привет. Она убежала, а сержант еще несколько минут постоял на крылечке, глядя на причал, и только когда маленькая фигурка опять показалась между приколами и прыгнула в лодку, вошел в помещение одеться. Приятель, это неспроста, тебе стелют постель. Невольно прислушиваясь к спокойному дыханию жандармов, он надел рубашку, брюки и ботинки, а лодка, должно быть, уже плыла к Мараньону среди каноэ и баркасов и, стоя на корме, Адриан Ньевес орудовал веслом. Ну и обычаи у этих людей — в дороге у них все при себе, и дом, и пожитки, как у старика Акилино, — он в самом деле двадцать лет проплавал по рекам? Послышался рев мотора, заглушивший ночные шорохи и стрекот цикад, потом удаляющийся рокот, и снова ночь наполнили лесные шумы. Сержант в рубашке с засученными до локтей рукавами, с сигаретой в зубах спустился по лесенке и, оглянувшись по сторонам, подошел к домику лейтенанта.
Сквозь металлическую сетку, которой было забрано окно, доносился приглушенный храп. Сержант торопливо пошел по тропинке через кустарник, задевая о ветки, ломая молодые побеги, укалываясь о шипы. Слышались крики каких-то ночных птиц, в темноте светились глаза филинов и сов, неумолчно звучало пронзительное пенье цикад, под ногами шуршали сухие листья. Дойдя до хижины Ньевеса, сержант оглянулся. Селение было окутано белесой дымкой, но на вершине холма четко вырисовывалось главное здание миссии с его светлыми стенами и крышей из оцинкованного железа и виднелся фасад часовни, возносящей в синеву неба свою тонкую серую башенку. Лес, стеной окружавший Сайта-Мария де Ньеву, однозвучно шумел, словно в нескончаемой зевоте. В большой луже у самых ног сержанта копошились ослизлые пиявки. Он наклонился, зачерпнул рукою воды, смочил себе лоб и поднялся по лестнице. В хижине было темно, от замшелых свай тянуло вонью, как от гниющих отбросов или разлагающегося трупа. На ферме залаяла собака. Быть может, кто-нибудь следил за сержантом с чердака, быть может, под стрехами, откуда доносился легкий шорох, мерцали глаза женщины, а не летучей мыши? Мангач он или не мангач? Куда делась его смелость? Он на цыпочках обошел террасу, озираясь по сторонам. Собака все не унималась. Занавеска на окне была задернута, из черного проема двери исходил густой, кислый запах.
— Дон Адриан, это я, сержант, — крикнул он. — Простите, что я вас бужу.
В хижине послышалось какое-то движенье, а может быть, и приглушенный возглас, и снова воцарилась тишина. Сержант подошел к порогу и зажег электрический фонарик. Желтый кружок света беспокойно блуждал по кувшинам, кукурузным початкам, горшкам, ведру с водой. Дон Адриан, вы здесь? Мне нужно поговорить с вами, бормотал сержант, а маленькая бледная луна поднималась по стене, освещая полки, уставленные банками консервов, ползла по половицам, нетерпеливо перескакивала с остывшей жаровни на весло, с груды одеял на моток веревки и вдруг скользнула по голове, рукам, коленям женщины. Добрый вечер. Что, дона Адриана нет дома? Она лежала, уткнув лицо в сгиб локтя и поджав ноги. Кружок тусклого света дрожал на ее бедрах. Зачем она притворяется спящей? Сержант говорит с ней, а она не отвечает, он подошел ближе, и она еще глубже спрятала голову — зачем же так, сеньорита? Кожа у нее была такая же светлая, как диск карманной луны, скользивший по ней, тело от плеч до колен закрывал бежевый итипак. Сержант умеет обращаться с людьми, почему она боится его, разве он вор? Он провел рукою по лбу, и луна запрыгала, как шальная, а фигура женщины исчезла в темноте. Но вот опять желтый кружок света нашарил ее, показались ступни ног, лодыжки. Она лежала все в той же позе, но теперь дрожала, как в ознобе. Он не разбойник, пусть она не думает худого, ведь он сержант, а это что-нибудь да значит, у него есть жалованье, стол и дом, да и не хвор он, ему чужого не нужно. Зачем же так, сеньорита? Пусть она подымется, он хочет только поговорить с ней, чтобы получше познакомиться, ладно? Он сделал еще два шага и присел на корточки. Она перестала дрожать, оцепенела, затаила дыхание. Полно, почему она его боится — сержант осторожно протянул руку — ну, ну, не надо бояться, красотка, — кончиками пальцев коснулся жестких волос и — шлепнулся на пол от внезапного удара, словно отброшенный распрямившейся пружиной. На миг при свете фонарика в дверном проеме обрисовалась фигура женщины, и на террасе заскрипели половицы. Сержант выбежал за ней. Она стояла на другом краю веранды, перегнувшись через перила, и, как безумная, мотала головой. Что ты, красотка, не бросайся в реку — сержант поскользнулся, — а, дьявол! — но удержался на ногах, — чего ты испугалась, красотка, — а она все трепыхалась у перил, как мотылек у стекла лампы. Она не бросалась в реку и не отвечала ему, но, когда он схватил ее за плечи, обернулась и, как тигренок, кинулась на него.