— Я от них этого не ожидала.
— До чего вы меня боитесь, — утихомирившись, засмеялся Семинарио. — Как вы меня умасливаете.
— Когда доходит до дела, мужчины всегда скисают, — сказала Чунга.
— Не все, Чунга, — возразил Болас. — Если бы он задел меня, я бы ему ответил.
— Он был вооружен, и немудрено, что непобедимые испугались, — мягко сказал Молодой. — Страх, как и любовь, свойствен человеку, Чунга.
— Подумаешь, философ, — сказала Чунга. — Поменьше бы умничал.
— Жаль, что ребята не ушли в этот момент, — сказал арфист.
Семинарио вернулся за свой столик, и непобедимые тоже, но на их лицах уже не было и следа прежнего веселья. Пусть только он напьется, они ему покажут, хотя нет, ведь у него револьвер, лучше потерпеть до другого раза, а почему бы не сжечь его грузовичок? Он здесь, рядышком, возле Клуба Грау.
— Лучше выйдем и оставим его здесь взаперти, а сами подожжем Зеленый Дом, — сказал Хосефино. — Только и делов: вылить пару жестянок керосина да чиркнуть спичкой. Как отец Гарсиа.
— Он вспыхнул бы, как сухая солома, — сказал Хосе. — А за ним и поселок, и даже стадион.
— Лучше спалим всю Пьюру, — сказал Обезьяна. — Вот заполыхало бы, из Чиклайо было бы видно.
— А пепел долетел бы до самой Лимы, — сказал Хосе. — Но только надо было бы спасти Мангачерию.
— Еще бы, ясное дело, — сказал Обезьяна. — Уж мы бы что-нибудь придумали.
— Мне было лет пять, когда случился пожар, — сказал Хосефино. — Вы что-нибудь помните?
— Как он начался, не помню, — сказал Обезьяна. — А на следующий день мы пошли туда с ребятами из нашего квартала, но нас прогнали фараоны. Говорят, те, что первыми прибежали, растащили пропасть барахла.
— Я помню только, что пахло гарью, — сказал Хосефино. — И что виден был дым, и что много деревьев обуглилось.
— Пойдем попросим старика, чтобы он нам рассказал. Угостим его пивом, — сказал Обезьяна.
— Разве это не вранье? — сказала Дикарка. — Или они говорили о другом пожаре?
— Мало ли что болтают пьюранцы, девушка, — сказал арфист. — Не верь ни единому слову, когда они говорят про это. Чистые выдумки.
— Вы не устали, маэстро? — сказал Молодой. — Скоро семь, можно идти домой.
— Мне еще не хочется спать, — сказал дон Ансельмо. — Посидим, пока переварится завтрак.
Облокотившись на стойку, непобедимые уговаривали Чунгу: пусть она позволит ему посидеть с ними, что ей стоит, они только немножко потолкуют, пусть милая Чунга не будет злючкой.
— Все вас очень любят, дон Ансельмо, — сказала Дикарка. — Я тоже, вы мне напоминаете одного старичка из моих краев, которого звали Акилино.
Такие симпатичные, такие щедрые, — сказал арфист. — Они посадили меня за свой столик и угостили пивом.
Он вспотел. Хосефино вложил ему в руку стакан, он залпом осушил его и крякнул. Потом вытащил пестрый носовой платок, вытер лоб и густые белые брови и высморкался.
— Просим вас, как друга, старина, — сказал Обезьяна, — расскажите нам про пожар.
Арфист пошарил рукой по столу и, вместо своего стакана схватив стакан Обезьяны, одним духом опорожнил его. О чем они говорят, какой пожар? И он снова высморкался.
— Я был тогда еще ребенком и видел пламя с улицы Малекон.
О чем они говорят, какой пожар? И он снова высморкался.
— Я был тогда еще ребенком и видел пламя с улицы Малекон. И люди бежали с дерюгами и с ведрами воды, — сказал Хосефино. — Почему вы не хотите рассказать нам, арфист? Что вам сделается, ведь прошло уже столько лет.
— Не было никакого пожара, никакого Зеленого Дома, — утверждал арфист. — Все это выдумки, ребята.
— Зачем вы смеетесь над нами? — сказал Обезьяна. — Соберитесь с духом, арфист, расскажите нам хоть самую малость.
Дон Ансельмо поднес два пальца ко рту, показывая, что хочет курить. Молодой подал ему сигарету, а Болас поднес спичку. Чунга погасила огни в зале, и солнечный свет потоком хлынул в окна и щели. На пол и стены легли желтые пятна, заиграли отсветы на кровле из, оцинкованного железа. Непобедимые продолжали приставать к старику: это правда, что некоторые девицы обгорели? Правда, что дом подожгли, гальинасерки? Он был в помещении? Отец Гарсиа это сделал просто по злобе или по религиозным мотивам? Правда, что донья Анхелика спасла Чунгиту, а не то она сгорела бы заживо?
— Все это сказки, и больше ничего, — уверял арфист. — Люди нарочно выдумывают всякие глупости, чтобы позлить отца Гарсиа. Пора бы оставить в покое бедного старика. А теперь, прошу прощения, мне надо работать, ребята.
Он встал и, вытянув руки, засеменил в тот угол, где располагался оркестр.
— Видите? Он, как всегда, придуривается, — сказал Хосефино. — Так я и знал.
— В таком возрасте уже размягчаются мозги, — сказал Обезьяна. — Может, он все забыл. Надо бы расспросить отца Гарсиа. Только у кого хватит смелости.
И тут раскрылась дверь и вошел патруль.
— Пройдохи, — проговорила Чунга. — Пришли выпить на дармовщинку.
— Патруль — это значит Литума и еще два фараона, Дикарка, — сказал Болас. — Они наведывались сюда каждый вечер.
— Да, дон Акилино, — сказала Бонифация. — Добрый вечер.
— Пора спать, — сказал старик. — Лавочка уже закрыта, приходи завтра.
— Будьте добры, — сказала Бонифация, — позвольте мне на минутку подняться.
Ты, видно, тайком утащила деньги у мужа, потому и пришла в такое время, — сказал старик. — А что, если он завтра потребует их обратно?
Старик сплюнул в воду и засмеялся. Он сидел на корточках, белые волосы пенились вокруг его лица, и Бонифация видела его смуглый лоб без единой морщины и живые жгучие глаза.
— Ну да мне-то что, — сказал старик. — Мое дело — торговать. Валяй, подымайся.
Он было подал ей руку, но Бонифация одним гибким движением уже поднялась на плот и принялась отжимать платье и растирать руки. Что ей надо? Бусы? Туфли? Сколько у нее денег? Бонифация робко улыбнулась — не нужно ли дону Акилино сделать какую-нибудь работенку? — с мучительным ожиданием уставившись в рот старику. Не хочет ли он, чтобы ему стряпали, пока он будет в Сайта-Мария де Ньеве? Чтобы ему принесли фруктов? Чтоб ему почистили плот? Старик подошел к ней поближе — откуда он ее знает? — и сверху вниз окинул ее взглядом — он где-то видел ее, верно?
— Я хотела бы материйки, — сказала Бонифация и закусила губу. Она указала на шалаш, и глаза ее заблестели. — Той, желтенькой, которую вы убрали под самый конец. Я отработаю вам за нее, скажите только, какую работенку сделать, и я сделаю.
— Не надо мне никакой работенки, — сказал старик. — Значит, у тебя нет денег?
— Мне бы на платье, — с мягкой настойчивостью проговорила Бонифация.