За неё посватался сын приятеля её отца, чиновник Японского банка.
Кадзуко ещё не знала любви, и в угоду родителям согласилась на этот брак. За лето жених трижды побывал у них в Каруйдзава.
Кадзуко порой поражали его чопорность и пустота. Даже здесь, на курорте, очевидно боясь уронить престиж банковского служащего, он был неизменно в галстуке и ни разу ни на даче, ни на прогулке не позволил себе ни одной вольности. Впрочем, почти все подруги Кадзуко вышли за таких типов, и она не сомневалась, что и её ждёт та же участь.
Но вот однажды, как обычно совершая послеобеденный моцион, Кадзуко услышала чей-то голос, будто её окликнули. Она остановилась и, придерживая рукой ворот плаща, огляделась по сторонам.
Но её глаза никого не могли разглядеть сквозь колеблющуюся пелену тумана.
— Да здесь я, здесь!
Голоc доносился из дачи, перед которой Кадзуко остановилась. А она-то считала, что там давно не живут, что дача пустует.
— Скажите, пожалуйста, у вас случайно не найдётся спичек?
На берёзовой веранде, держа в руке сковороду и добродушно улыбаясь, стоял парень в чёрном, закрывающем шею свитере, забрызганном грязью.
— Хотел приготовить обед, да вот спички отсырели.
Помнится, в тот день она приготовила ему обед. Впервые в жизни она ухаживала за незнакомым мужчиной, и ей это было приятно. Ей казалось, что они в туристском походе, вместе жгут костёр и готовят еду.
Юноша держался легко и непринуждённо. Из его слов Кадзуко поняла, что он студент и приехал сюда на несколько дней — привести в порядок дачу и написать рассказ для любительского журнала,
— Значит, вы будущий писатель? — спросила Кадзуко.
Парень утвердительно кивнул и вдруг, скорчив гримасу, почесал живот.
— Со вчерашнего дня чешется. Видно, блоха забралась.
Такого рода людей Кадзуко ещё не встречала. Она оглядела юношу с ног до головы: поношенный свитер, потерявшие форму брюки. И ей вспомнился жених в очках, даже в самую сильную жару надевавший костюм и галстук.
Во второй половине сентября небо прояснилось, показалось солнце. На чётко очерченных склонах Асамаяма и Ханарэяма можно было сосчитать все складки. Из кратера вулкана в голубое небо поднимался яично-жёлтый дым.
Такая погода держится здесь около двух недель, а затем горы снова обволакивает мгла.
Образ жениха отступил куда-то далеко-далеко, словно его поглотил туман. Сердце Кадзуко медленно и надёжно завоёвывал другой человек, по имени Нобуо Вакабаяси.
Даже теперь, спустя шесть лет, Кадзуко помнит до мельчайших подробностей всё, что произошло в Каруйдзава той осенью. Конечно, если говорить начистоту, это очень походило на любовь из слащаво-сентиментального фильма, но тогда Кадзуко вся светилась надеждой — жизнь рисовалась ей в розовом свете. Всегда робкая, послушная, она вдруг взбунтовалась, проявив твёрдость характера, и вопреки воле родителей, несмотря на угрозы отца, поставила на своём — отказала жениху.
Узнав от жены, что Кадзуко выходит замуж за начинающего литератора, человека с весьма сомнительным будущим, отец в сердцах хватил об стену рюмку, которая оказалась у него под рукой. Ему, крупному предпринимателю, все эти пишущие юноши представлялись отъявленными бездельниками, но огорчила его не столько любовь дочери, сколько то, в каком свете он предстанет перед людьми, которым дал слово.
— Решила сама мужа выбрать? Ну и живи как знаешь!
Кадзуко потупилась и ничего не ответила. Она даже удивилась, с каким спокойствием отнеслась к угрозе отца.
— Не беда! Не пропадём! Положись на меня! — утешал её Вакабаяси, и Кадзуко ему поверила.
Она порвала с родителями и вышла за него замуж.
На Умэкоти, в районе Сэтая, они сняли маленькую однокомнатную квартиру на втором этаже. Комната была совсем крошечная, солнечная, с матовыми стёклами в окнах, которые выходили на уцелевшие каким-то чудом огороды вокруг другого двухэтажного дома с такими же дешёвыми квартирками.
Комната была совсем крошечная, солнечная, с матовыми стёклами в окнах, которые выходили на уцелевшие каким-то чудом огороды вокруг другого двухэтажного дома с такими же дешёвыми квартирками.
Думая о том времени, Кадзуко прежде всего вспоминает полинялое бельё, висевшее на всех окнах, да матовые стёкла в их комнатушке.
Сидя за маленьким столом, Нобуо целыми днями писал.
Пол в шесть татами был завален книгами, рукописями. В углу стояло крохотное трюмо — единственная вещь, купленная Кадзуко после свадьбы для себя.
Родители Нобуо, обедневшие помещики, денег почти не присылали, и молодым приходилось туго. Нобуо месяцами обивал пороги редакций, пытаясь пристроить в какой-нибудь журнал свои рассказы, но время шло, а всё оставалось по-прежнему.
— Ничего. Вот увидишь, всё изменится, — сказал он как-то на ухо жене, когда они лежали в постели.
— Правда?
— Обязательно. Мой новый рассказ непременно получит премию. А там — прямая дорога к славе.
И Кадзуко, ничего не смыслившая в литературных делах, снова поверив ему, ласково коснулась его горячей руки.
Сквозь матовое стекло неуютно светила луна, и Кадзуко невольно вспомнилась жизнь дома.
— Ты что? Плачешь?
— С чего ты взял?
Кадзуко старалась не подавать виду, как ей трудно, но порой, когда она думала о матери и братьях, ей бывало не по себе.
Однажды в отсутствие мужа она поехала к приятельнице и заняла у неё немного денег. Конечно, обратись она к матери, та бы не отказала, но тут ей мешала гордость. Вернувшись, Кадзуко застала дома мужа, он лежал на полу, в холодной, нетопленой квартире, подложив руку под голову и уставившись в потолок.
— У тебя неприятности? — спросила Кадзуко.
— Разве эти кретины что-нибудь понимают? — был ответ.
«Кретины» были, разумеется, члены жюри и редакторы журналов, куда Нобуо отдавал свои рассказы. С некоторых пор у него вошло в привычку ругать всех, кому не нравились его произведения.
— Ну, а ты где была?
— У мамы… — неожиданно солгала Кадзуко. — За квартиру платить надо? К тому же в лавке мы задолжали…
— Дура! — И Нобуо влепил ей пощёчину.
Кадзуко вспыхнула — впервые в жизни её ударили. Нобуо, конечно, знал, что денег в доме не оставалось даже на еду, и, если бы она просто заняла у кого-нибудь, он бы не сказал ни слова. Но тут было задето его самолюбие. Всё равно этого Кадзуко ему никогда не простит.
Дня два-три деньги лежали на маленьком трюмо нетронутые. Потом стали мало-помалу исчезать: Нобуо брал, когда жена не видела. И тут Кадзуко почувствовала разочарование, все её иллюзии рассеялись.
Первые полтора года Кадзуко верила мужу, питала какие-то надежды. Как Нобуо ни поносил «всех их», он всё же работал, допоздна засиживаясь над рукописями.
Однажды Кадзуко нашла среди оставшихся книг — Нобуо их одну за другой относил букинистам — роман писателя О. В нём рассказывалось о жене одного неизвестного писателя, жившей в грязи и нищете, но твёрдо и мужественно переносившей превратности судьбы вместе с мужем, пока он не добился известности. Судьба этой женщины чем-то напоминала ей собственную судьбу.
Глядя, как полощется на ветру бельё в окнах соседнего дома, Кадзуко почему-то вспоминала влажный от тумана лес в Каруйдзава, но тут же снова и снова стыдила себя за малодушие.
— Я завербовался «негром» к Йосино, — выпалил однажды Нобуо, грызя ногти.
Иначе говоря, он согласился писать несколько рассказов в месяц для своего более удачливого коллеги Йосино, печатавшегося в самых захудалых журналах.
— А как же твоя работа? — испуганно спросила Кадзуко.