Что ему стоило пойти этому существу навстречу? Даже если учесть эти небольшие расходы, нанимать их было гораздо дешевле, чем связываться с поденщиками из ближайшего городка, а тут еще и работники были довольны. Помню, как-то раз один человек с Луны осмелился попросить взаймы денег! Он хотел оставить крестьянский труд и заняться развозной торговлей трусами и другим нижним бельем. Невероятно, но факт — отец дал ему денег взаймы и не захотел договариваться о возврате долга с процентами!
— Бедные лунатики… что бы они без нас делали? — произнес он, когда человек с Луны удалился.
— Совсем наоборот! — сказал я. — Это мы в них нуждались. Без них мы бы разорились. Разве ты не помнишь, папа?
Я уже не был ребенком и заявляю об этом по двум весьма важным причинам. Во-первых, у меня оставался только один молочный зуб, который со дня на день должен был выпасть. А вторая причина состояла в том, что впервые подзатыльник служил для того, чтобы помочь мне усвоить важную истину: чем твоя правота очевиднее, тем больше тумаков тебе достанется.
Кроме того, надо сказать, что люди с Луны удивительно изменялись. Их кожа через несколько месяцев жизни на Земле светлела. То есть черные пятна становились такими маленькими, что напоминали обычные родинки, или вовсе исчезали. А рожки отпадали. На земле тут и там валялись рожки людей с Луны, словно кто-то их потерял по дороге. Первый раз, найдя рожки, я подобрал пару и отнес находку нашим селенитам просто для того, чтобы они их передали своему рассеянному товарищу, который щеголял без рожек. Они расхохотались.
— А вам не больно, когда они отпадают? — спросил у них я.
Они рассказали мне, что рожки отпадают незаметно, ведь мы же не чувствуем боли, когда нам стригут ногти или волосы. Все это они объяснили на моем языке. К этому времени они уже прекрасно им владели, настолько хорошо, что стоило закрыть глаза, и трудно было догадаться, кто к тебе обращается: человек с Луны или житель поселка. Тогда скажите, какая разница была между нами и людьми с Луны, когда пятна на их коже исчезли, а жирафьи рожки отпали? Я перевидал множество пришельцев, но мне кажется, что дети (как и старики) способны вспомнить то, что другие люди не могут или не хотят удерживать в памяти. Однажды вечером произошел такой случай.
Я отправился в поселок на велосипеде. И на пути мне попался какой-то пешеход, шагавший в противоположном направлении. Ничего примечательного: не богат, но и не беден, не высок, но и не низок, не толстый, но и не слишком худой. Однако, когда незнакомец уже стал удаляться, я обернулся, сам не знаю, почему я это сделал, но тем не менее я обернулся.
— Ты человек с Луны, правда? — спросил я. — Ты прятался от холода в нашем хлеву, а потом собирал наши маслины.
Он очень удивился и посмотрел по сторонам, словно боялся, что нас кто-нибудь услышит. Мой старый знакомый не отваживался солгать, но и вспоминать прошлое ему тоже не хотелось.
— Я электрик, — только и сказал он в ответ.
И пошел дальше быстрым шагом, опустив голову и спрятав руки в карманы. На повороте дороги он обернулся, чтобы убедиться, не увязался ли я за ним.
День этот выдался очень странным. Возвращаясь домой, я почувствовал, что мой последний молочный зуб совсем расшатался. На дороге было полно выбоин и колдобин, и когда колеса попадали в них, велосипед так и подпрыгивал, и бедный зуб получал удар за ударом. У ворот он выпал, не причинив мне никакой боли, как падают осенью листья с веток или рожки у людей с Луны.
Это была неплохая новость. По домашней традиции дети должны были оставлять свои молочные зубы в фарфоровой шкатулочке, которая стояла в буфете. По здравом размышлении, в этой традиции было что-то зловещее, потому что фарфоровая шкатулочка напоминала кладбище для зубов. Но ничего не поделаешь: каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я клал его в распроклятую шкатулку.
Но ничего не поделаешь: каждый раз, когда у меня выпадал зуб, я клал его в распроклятую шкатулку. Стоило мне это сделать, как той же ночью эрцгерцог Карл специально прилетал из своего австрийского дворца в карете, запряженной утками, и оставлял мне какой-нибудь подарочек под подушкой. (Я давно догадался, что эрцгерцогом Карлом был мой дедушка, но молчал как убитый.)
Как бы то ни было, в тот день я посмотрел на буфетную полку глазами взрослого — может быть, виной тому был последний молочный зуб, которого я лишился, не знаю. Но только за шкатулкой я вдруг заметил две пары рожек, очень похожих на рожки людей с Луны. Никогда раньше я их не замечал. Какого черта кто-то положил в наш буфет рожки людей с Луны? Я взял их с полки и бросил на стол, точно это были цилиндрические игральные кости.
— Смотри, папа! — воскликнул я.
Отец ничего не ответил. И дедушка молчал. И мой брат тоже не произносил ни слова. Зато бабушка отреагировала. Она протянула руку и тихонько погладила кончиками пальцев рожки, лежавшие на скатерти. От этого прикосновения на глаза старушки навернулись слезы, и бабушка сняла очки. Никогда в жизни я не видел ее без очков, никогда раньше она не плакала.
— Мне вспоминаются, — заговорила бабушка, — серые спокойные равнины. Я не забыла, как мы жили в нашем маленьком кратере, и помню каждый уголок этой кротовой норки. Как сейчас вижу голубой шар в небе над нашими головами и слышу обещания моего любимого, которые он мне шептал, пока мы завороженно смотрели в небо. Но мне вспоминаются и очень страшные картины. Помню наше путешествие в тесной падающей звезде, и как мы упали на зеленый луг, и все невзгоды, какие нам пришлось пережить вдали от нашей милой маленькой Луны. Мне вспоминается…
Отец ударил кулаком по столу. Стаканы подпрыгнули, и красное вино, разбавленное газировкой, выплеснулось на скатерть.
— Замолчите, бабуля.
— Му-у-у! — заревела корова.
Возвращайся поскорее
Там, на краю света, как раз там, где кончается земля, на том далеком берегу, который еще со времен Страбона отмечают на картах землеописатели, жила уродка, в облике которой сочетались все безобразные черты без единого исключения. Наиболее патриотичные граждане выражали сомнения в том, что она на самом деле родилась в их городе, но их старания были тщетны: многие поколения ее предков, ничем не запятнавших своей репутации, издавна жили там, а потому все смирились с этой бедой, считая ее непоправимой. Уродка она и есть уродка, и ничего тут не попишешь. Колени у нее располагались на разной высоте: одно выше, а другое ниже. Скулы казались валунами, распиравшими щеки. Кожа на шее свисала складками, груди по форме напоминали баклажаны, а цвет лица был нездоровым из-за сурового и влажного климата.
Однако все это не шло ни в какое сравнение с длинным, как морковка, носом, на котором имелась третья ноздря, совершенно бесполезная. На таком крюке только говяжьи туши подвешивать на бойне. Ей исполнилось тридцать раньше, чем всем остальным, а потом сразу и тридцать пять, а мужчины оказывались рядом с ней только на ступеньках церкви после службы.
Однажды они познакомились. То был сущий мамонт. Ни один другой мужчина не был способен, как он, своими ручищами питекантропа разорвать пополам толстенную Библию. Смеяться этот человек не умел и через каждое слово чертыхался. Во время городского праздника, когда ребята-сорванцы дразнили его, он не понимал, что обидчики хотят его просто раззадорить, а не оскорбить. Однажды в день забоя свиней кто-то позволил себе усомниться в его силе, и он убил борова одним ударом кулака. В другой раз на ярмарке скобяных изделий сцепился с каким-то цыганом, потом убил двоих, а еще троих ранил. Его оправдали: когда речь идет о цыганском отродье, судьи охотно используют термин „в порядке законной самозащиты“. Так вот, они встретились.