Красивый рот зло кривился, Гарри все время щелкал пальцами, будто бы это простое действие могло аннулировать то, что он слышал через вентиляционную отдушину, плоскую металлическую трубу, протянувшуюся от уборных на чердаке до этого подвала. Через вентиляцию можно было без труда расслышать каждое слово, сказанное наверху. Даже шепот гулко разносился через трубу, кашель или поцелуй можно было поймать и расчленить на составляющие, чтобы внимательно изучить или позабавиться. Старожилы «Мелового дома» постоянно подслушивали новых обитателей и не собирались извиняться за подобную практику. Ведь как же иначе узнать наверняка, на кого можно положиться, а кому все еще требуется преподать урок?
Пирс выказал себя полным позорником в этот самый момент, когда изливал душу какой-то девчонке, ноя, как последний неудачник. Гарри и Робби подслушивали еще какое-то время, сидя на корточках, пока по длинным ногам Гарри не побежали мурашки. Он поднялся, чтобы потянуться. Обычно он ценил преимущества своего высокого роста и при общении с девушками, и на футбольном поле. Он ценил любые преимущества, какие мог получить, и этот год был его годом. Он был назначен старостой в «Меловом доме» и, соответственно, удостоен чести поселиться в комнате, где некогда, до постройки нового административного здания, находился кабинет доктора Хоува. Главной достопримечательностью комнаты считался прекрасный, отделанный дубом камин; бок каминной полки покрывали крошечные зарубки — по слухам, эти отметины означали женщин, с какими спал мистер Хоув, и если зарубки на камине не лгали, таких женщин была целая толпа.
Гарри ценил комнату доктора Хоува, точно так же, как ценил и остальные свои многочисленные привилегии. Этот юноша был благодарным и жадным в равной мере. Разумеется, он не собирался допустить, чтобы какой-то болван вроде Огаста Пирса явился и все разрушил. Этот мир жесток и холоден, разве нет? Вселенная вертится во тьме, не беря на себя обязательств и не предоставляя гарантий. Человек должен сам брать то, что хочет, или же оставаться в задних рядах, затертый обстоятельствами. Нигде это утверждение не казалось более справедливым, чем в этой прелестной сельской местности штата Массачусетс, где погода постоянно доказывала, что большинство обстоятельств не поддается контролю. «Меловые» парни особенно хорошо знали, как жизнь может обернуться катастрофой; скорбное наблюдение было сделано в самый первый год существования школы, потому что именно эти мальчишки больше всех пострадали от наводнения, случившегося много лет назад. В общей суматохе из-за поднявшейся воды оценки всех учеников из «Мелового дома» улетучились из журнала декана. Один наблюдательный парень из Кембриджа обнаружил катастрофу, пока выгонял шваброй воду из затопленного кабинета декана, и побежал рассказать остальным о своем открытии, пока о нем не прознали учителя.
Все их заработанные тяжким трудом высшие баллы по биологии, их «четверки» по латыни и греческому исчезли, отметки были смыты, растеклись синими лужами чернил, которые замарали доски пола ужасными кобальтовыми пятнами, не желающими исчезать, сколько бы их ни терли шваброй. Мальчишки из «Мелового дома» не понимали, почему река выделила их из общего потока. Почему это произошло с ними, а не с другими? Почему их жизни и карьеры должны быть принесены в жертву? Перед лицом такого несчастья было выдвинуто предложение, возможность, озвученная так робко, что никто так и не понял, чья именно это была идея. Повернуть судьбу вспять — вот в чем оно заключалось, предложение, принятое немедленно всеми и каждым. Обернуть бедствие себе на пользу. Взять то, в чем было отказано.
Весенней ночью тринадцатого мая мальчишки из «Мелового дома» подделали свои оценки. Часовые были выставлены по всей территории затопленной школы, луна висела над библиотекой в угольно-черном небе. Мальчишки прокрались в кабинет декана, где и заменили фамилии учеников из «Дома Отто» и «Шарп-холла» своими, присвоив себе оценки, каких не зарабатывали.
Мальчишки прокрались в кабинет декана, где и заменили фамилии учеников из «Дома Отто» и «Шарп-холла» своими, присвоив себе оценки, каких не зарабатывали. Сделать это было легко, простейший трюк, осуществленный с помощью отмычки слесаря и некоторого количества китайской туши, элементарный фокус, но настолько эффективный, что они решили называть себя магами, хотя у них не было настоящих способностей, за исключением одной.
В конце семестра ученики из других корпусов, еще недавно уверенные в своем поступлении в Гарвард или Йель, бродили по кампусу, подавленные и смущенные. Эти мальчики не понимали, куда девались долгие часы занятий, поскольку все их оценки улетучились полностью, и с того дня и до конца жизни словосочетание «честная игра» исчезло из их лексикона. От тех же мальчиков из «Мелового дома», которые связали свои судьбы с «Клубом магов», требовалась только полная преданность. Если у кого-то из них не было тяги к мошенничеству, на таких не тратили даром время. Остальные тащили мальчишек, признанных недостаточно надежными, на луг, где обитали кролики, и лупили таких типов до потери сознания. Защищая себя и своих собратьев, мальчики усвоили важный урок, касающийся единения. Правила тесно связывают людей, это так, но нарушение правил связывает их еще теснее.
Эта философия была растолкована Дейву Линдену и Натаниэлю Гиббу, а затем Гасу, когда он с большой неохотой явился на первое официальное собрание в семестре. Они собрались в кружок на поляне за рекой, хотя надо сказать, что погода всегда была скорее врагом, чем другом членов «Клуба магов». Тринадцатого числа каждого месяца погода стояла омерзительная, то лежал глубокий снег, то гремела гроза, то дождь лил как из ведра. В этот сентябрьский день, на который назначили собрание, в полях было сыро, небо обрело оттенок ружейной стали, по земле стелился туман. Лишь кое-где мелькали цветные пятна: зеленый остролист среди леса, несколько гроздей шелковицы на ветвях, вспугнутая дикая индейка, золотисто-красным клубком вылетевшая из-под куста, потревоженная незваными гостями. В воздухе чувствовался холод, багровые цветки посконника начали приобретать темно-синий оттенок, что всегда служило верной приметой холодной и суровой зимы. Мальчики собрались в неровный круг, некоторые устроились на траве, другие сидели на старом бревне, в котором часто прятали принесенные контрабандой виски и пиво. Те, кто знал, что предстоит сегодня, и сами уже прошли через это, были в благодушном настроении, даже слишком радостны. Но, разумеется, для них мрачное ожидание было позади, они уже пережили то волнение, какое Дейв Линден, Натаниэль Гибб и даже этот идиот Гас Пирс, который, вытянувшись, лежал на спине, конечно, должны испытывать по мере приближения приема их в клуб.
Правило вступления было простым. Требовалось совершить какой-нибудь хулиганский поступок. Сделать что-нибудь незаконное или противоправное, аморальное или нелегальное, всего один гнусный подвиг, достаточно одной-единственной красной ниточки, продернутой через судьбу личности, привязывающей ее к собратьям. Когда им сказали, что они должны сделать, Натаниэль Гибб и Дейв Линден опустили головы и принялись изучать землю под ногами. Каждый знал, что они скрывают слезы, хотя никто не поставил бы им в вину подобное проявление эмоций. Это, как ничто другое, доказывало, что они всерьез воспринимают инициацию. Гораздо больше беспокоило то, в какой ленивой манере Гас Пирс выпускал кольца дыма, глядя сквозь темноту на покрытые листьями ветки над головой.
Существовал лишь один способ избежать инициации и все-таки остаться полноценным членом общества с сохранением всех привилегий, он состоял в том, чтобы осуществить трюк, которого требовал от своей жены доктор Хоув в обмен на свободу. Кто стал бы винить Анни Хоув за желание разорвать их союз, учитывая все эти зарубки на каминной полке и то, как жестоко ее оторвали от семьи и друзей? Однако доктор Хоув не был глуп, он был готов согласиться на ее требование, если она сумеет исполнить одно неосуществимое задание.