В тот момент – да.
В тот момент я им сказала спасибо.
В тот момент, все, что я действительно унаследовала, я держала в руках.
И в тот момент – Маню, он не сразу понял.
Поскольку этот кретин, казалось, не слишком мне верит, я разнесла в щепки дверь, отчего у него наверняка лопнула барабанная перепонка. После этого он почему-то сразу же мне поверил.
Мы сигналили, включили дальний свет и в конце концов заметили его бредущим по дорожке для верховой езды.
Ружье, мой взгляд, этот придурок за рулем, наполовину оглохший и до смерти перепуганный, – Франк, он сразу воткнул что к чему. Он сел со мной рядом на заднее сиденье, и наш любезный и такой услужливый водитель подвез нас к дому родителей Франка.
– Делай, как я, – сказала я ему, – возьми сумку с вещами. И поторапливайся.
Его не было минут десять, и все это время этот придурок за рулем твердил мне одно и то же: «Так ты его знаешь? Так ты его знаешь? Так ты его знаешь?»
Да, дебил, я его знаю.
И заткнись же ты наконец. И да будет тебе известно, что я им дорожу, а здесь мое мнение уважают.
О да, мсье полицейский… Ведь забрать подаренное – все равно что украсть…
Полицейский так ничего и не понял. В любом случае, пока он смотрел вслед уезжающему Маню, мы смылись в противоположном направлении. Он покричал немного для проформы и ушел обратно в контору.
Надо сказать, в ту ночь на улице сильно подмораживало…
Я налила ему горячую ванну, раздела, как маленького мальчика, и да, я видела его пипиську, хотя нет, я на нее не смотрела, она канула в воду.
Мы молча досмотрели фильм, погасили свет и в темноте ждали друг от друга каких-то слов.
Я ничего не могла сказать, потому что тихо плакала, так что он первым нарушил молчание. Он нежно погладил меня по голове и некоторое время спустя прошептал:
– С этим покончено, моя дорогая… С этим покончено… Мы больше никогда туда не вернемся… Тише, тише… моя Билли… С этим покончено, говорю тебе…
Тогда он обнял меня.
Я заревела еще сильнее.
Тогда он засмеялся.
И я засмеялась вслед за ним.
Словно у меня внутри открылся шлюз. Словно происходило полное очищение организма. Слив отработанной жидкости. Впервые в жизни я перестала обороняться.
Впервые в жизни…
Все это выплеснулось из меня вместе со слезами.
Он рассказывал мне, как мое лицо изменилось до неузнаваемости, рассказывал, как я долбила дулом затылок этого бедолаги, пока тот вел машину, описывал его порванную мочку уха и как она болталась на поворотах, изображал, каким голосом я приказала ему притащить полицейского и как швырнула Маню ружье со словами: «Держи свой подарок», и порой он уже чуть ли не смеялся. Да, он практически смеялся.
Мои горючие слезы стали тем топливом, что дало ему силы двигаться дальше, а своими подшучиваниями он просто хотел меня приободрить. Доказать, что мы можем смеяться надо всем чем угодно, и, кстати, с тех пор мы именно так и будем с ним поступать, поскольку, да ты посмотри, Билли… Смотри… В этой узкой дрянной постели мы наконец-то вернулись к жизни, какой бы дрянной она у нас ни была… Эй… Прекрати плакать, малыш… Прекрати плакать… Благодаря тебе самое страшное уже позади. Благодаря тебе мы спасены. Ох, хотя нет, плачь, не стесняйся… Поплачь… И заснешь… Плачь, но не забывай никогда: конечно, мы оба сейчас в самом начале пути и главные трудности еще впереди, пускай, но, стоя на краю могилы, мы сможем обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: это жил я, а не искусственное существо, созданное тем страхом и ужасом, что мне внушили всякие придурочные жлобы…
На самом деле он только успокаивал меня: «Тише! Тише!» – но именно это скрывалось за всеми его «ш-ш-ш!».
Нет?
Почему нет?
Хочешь, чтоб я рассказала, как из-за меня мы влипли в это дерьмо, хочешь все хорошенечко взвесить, прежде чем вынести свой вердикт?
О’кей, о’кей. Продолжаю…
Он снова рассмеялся, но как-то неловко, словно прячась за этой своей веселостью, и сквозь дурацкий свой смех ответил:
– Эй! Да все, что ты пожелаешь! Я дорожу своей шкурой!
И уже совсем тихо, уткнувшись лбом в сгиб своего локтя, добавил:
– Ох… Билли… А я ведь уже и забыл об этом…
Здесь было все: и секс, и экшн, и любовь!
Сама увидишь: дальше все не так занятно.
Дальше – двое молодых людей, которые выкручиваются, как могут. Ничего особо оригинального. Тем более я не смогу рассказывать тебе все это бесконечно, учитывая что вон там уже бледнеет небо. Наверное, там восток…
Да уж, мне надо поспешить, чтоб до рассвета рассказать тебе финал.
В поезде Франк рассказал мне о своей жизни на данный момент: чтоб доставить удовольствие папе, он записался на юридический факультет, а жил вместе с одним из своих кузенов в крохотной съемной квартире в пригороде – там жилье дешевле.
Ему не нравились ни юриспруденция, ни его кузен, ни тем более пригород.
Я спросила его, чем он хочет заниматься.
Он ответил, что мечтал бы пройти стажировку, которая позволила бы ему участвовать в конкурсе для поступления в одну суперкрутую школу ювелиров.
– Ты хочешь стать ювелиром? – переспросила я. – Хочешь продавать всякие колье, часы и прочее?
Нет. Не продавать, а создавать.
Он включил ноутбук и показал мне свои рисунки.
Суперклассные. Словно распахнул передо мной крышку древнего сундука, поднятого со дна морского.
Как будто настоящие сокровища…
Я спросила его, почему он не делает то, что ему нравится, вместо того чтобы слушаться папу.
Он ответил, что никогда в жизни не делал того, что ему нравится, и всегда слушался папу.
Я спросила почему.
Он уткнулся в монитор, типа сосредоточился на свертывании окон в компе.
Боится чего?
Неизвестно.
Боится снова разочаровать отца.
Боится, что все это ударит по матери.
Боится, что это ее доконает, отдалит еще больше от мира живых.
Я промолчала.
Если дело касается предков, я сразу теряюсь.
Тогда он завязал с мечтами, убрал на место ноутбук, и всю дорогу мы больше не разговаривали.
Мы проделали почти тот же путь, что и четыре года назад во время нашей поездки с классом.
Чем я занималась эти четыре года?
Ничем.
Сосала члены и сортировала картошку…
Мы выпили по чашке кофе (простой эспрессо), который стоил 3,20 евро.
3,20 евро за чашку кофе…
Как такое возможно?
Я думала о том, пришлось ли Маню ехать в больницу и сообразит ли он вытащить белье из стиралки, прежде чем оно завоняет. Чуть ли не искала взглядом телефонную будку, чтоб оставить ему сообщение на автоответчик.
Это было чудовищно.
Вернее нет, как раз совсем по-другому. Его так хорошо научили путать вежливость с лицемерием, что он выступил куда хуже, чем они: он действовал за моей спиной.
При встрече он выдал, ах-ах, ты подружка Франка, ах, как же мне приятно, ах, добро пожаловать, чувствуй себя как дома, но вечером, когда я была в ванной, я слышала, как он нудел, словно речь шла о ядерных ракетах, направленных на НАСА: «Послушай, Франк… Мы так не договаривались, это не предусмотрено нашим с тобой контрактом».
С самого рождения, где бы я ни появлялась, я везде мешала. Куда бы я ни шла, чего бы ни делала, я всегда оказывалась у кого-то на пути и за неудобство получала по башке.