Гнуснейший из гнуснейших.
Самый коварный.
Самый болезненный.
Удар, не оставляющий следов, но напрочь вышибающий тебе мозги.
Удар, который ты ощущаешь всем нутром.
Который всегда застает врасплох и так сотрясает твой мозг, что ты на мгновенье теряешь способность думать и остаешься слегка прибабахнутым на всю последующую жизнь.
Это была моя прустовская «мадленка»…
Ладно, конечно, я не думала обо всем этом в тот момент. Я, кстати, вообще никогда об этом не думала, все это у меня в крови.
Да и потом, я просто не успела подумать, поскольку моя суперкрасивая палка Van Cleef работы моего Франки уже описала окружность за моей спиной и в следующее мгновенье я врезала ею прямо по роже этому чистоплотному мсье, который только что поднял руку на ребенка.
Точно в цель.
Лицо вдребезги.
Ни рта.
Ничего не видно.
И крики.
Само собою разумеется, истошный свинячий визг.
Ко всему прочему, мой взмах палкой испугал осла, и он тройным галопом помчался в Катманду, унося с собою все наши съестные припасы.
Ох, какой скандал…
– Ну что? – выдала я ему не своим голосом, какой бывает у меня в эпохальные моменты. – Почувствовал, каково это? Почувствовал, каково это – получить удар, которого не ждешь? Почувствовал, как это неприятно? Ты больше никогда не будешь так делать, да? Иначе в следующий раз я тебя убью.
Он не мог мне ответить – пережевывал свои зубы, и я продолжила:
– Не волнуйся, сейчас я уйду, потому что видеть больше не могу твою гнусную фашистскую рожу, но перед тем как уйти, я тебе вот что скажу, придурок… Эй, посмотри на меня… Ты меня слышишь? Так вот, слушай меня внимательно: видишь, вон там стоит мой друг… (произнося это, я, конечно, не посмела даже взглянуть в сторону Франка) (ну да, в один день всех страхов не победить…) и знаешь ли, он гей… а я, я лесбиянка… да-да… И, прикинь, это нам не мешает заниматься всяческими непристойностями по ночам в нашей маленькой палатке… Непристойностями, каких ты даже не можешь себе вообразить… Он редко кончает в меня, не беспокойся, но представь, что как-нибудь ночью после большой попойки мы зазеваемся и это случится… Представь… Так вот, если в результате тех гнусностей, что вытворяют пидорас и лесбиянка, будет зачат ребенок, то знаешь что? Мы не только его оставим, просто чтобы тебе досадить, но и к тому же мы никогда не станем его бить. Никогда, ты слышишь меня? Никогда его и пальцем не тронем. Никогда, никогда, никогда… А если он нас действительно сильно достанет, если он будет мешать нашим оргиям, то знаешь что? Мы его просто прибьем, но сделаем это как надо… Клянусь на головах твоих детей, что он не будет страдать. Слово даю. Ладно, проехали… Всем пока… И хорошей прогулки…
Я смачно плюнула ему под ноги и зашагала прочь в направлении, указанном пастухом.
Потому что мною двигали Вера, Жизнь, Свет и Правда.
Прямо к горе Иисуса.
Я даже ни разу не обернулась, чтоб убедиться в том, что Франк последовал за мной.
Я знала, что он это сделал.
Что он ненавидит меня, но идет за мной.
Что он ненавидит меня, и вместе с тем он мне благодарен.
И что у него в голове сейчас наверняка жуткая неразбериха.
Может статься, они оба члены одной и той же ячейки борцов за Чистоту Запада…
Во-первых, потому что здесь заканчивалась тропа, а во-вторых, потому что на самом деле вот уже несколько часов я не слышала шагов за своей спиной.
Ни разу.
Слепая вера – это хорошо, но я ведь не слепая. Я цветочница.
К тому же, как сказал бы поэт, любви нет.
Есть лишь доказательства любви.
«Если через двадцать минут он здесь не появится, – пообещала я самой себе, – я откажусь от аренды нашей квартиры на улице Фиделите».
Сколько бы я ни хорохорилась, все-таки я тоже не железная.
Черт. Пусть я съехала с катушек, сорвалась, но ведь и ради него тоже, не только ради себя.
И даже, кстати, не ради себя… А ради той маленькой девочки, рядом с которой я жила, когда была маленькой девочкой…
Никогда раньше у меня не было случая ей сказать, что, даже если зимой от нее попахивает, она все равно мне друг и всегда может присоединиться к моей компании и сидеть со мной рядом в классе.
Всегда.
И навсегда.
Она его получила – свое доказательство любви…
– Эй? Знаешь что? Ты меня достала, чертов Сморчок… Ты в самом деле меня достала!
Я едва не разревелась от счастья.
Это было самое красивое и самое романтичное признание в любви, которое я когда-либо в жизни слышала…
Мы слетели по этому чертову каменистому склону до самого низа, в самые заросли каких-то колючек, и остались более или менее живы.
Потом мы, как смогли, докарабкались до местечка поровнее и всерьез надулись друг на друга.
Мне снилось, будто Франк меня щекочет.
Хи-хи-хи! Ну… прекрати…
Открыв глаза, я поняла, что в конце концов заснула, а щекотал меня вовсе не Франк во сне, а Ослик, наяву изучавший мои карманы.
По-прежнему морщась от боли в разбитой руке, я поднялась и увидела Франка: он спокойно сидел на уступе скалы и варил себе кофе.
– Франки? Это ты? Ты не умер?
– Нет, пока еще нет… Тебе и на этот раз не удалось…
– Ты ничего себе не сломал?
– Сломал. Лодыжку, наверно…
– Но… уф… – я с трудом складывала этот пазл, – но… а ты… не был в коме?
– Нет.
– А что же это тогда с тобой было?
– Я спал.
Ничего себе хам… И какого черта я так за него волновалась?
Ничего себе хам!
Мсье, видите ли, спал…
Мсье изволили отдыхать…
Мсье похрапывал под звездным небом…
Мсье преспокойнейше дремал в объятьях этой шлюшки Морфея, пока я тут упивалась своими страданиями…
Мсье был не на высоте.
Мсье меня разочаровывал.
Да уж, вся эта кропотливая игра в бирюльки с моими чудесными детскими воспоминаниями: вытянуть только нужные, не притрагиваясь к остальным, которые годны лишь на то, чтобы загнать меня еще глубже в мою кромешную тьму.
Сколько труда усердной мастерицы, делающей из говна конфетку…
Сколько мужества…
Сколько нежности…
Сколько любви…
И как же мне было холодно… И одиноко… И грустно… И как же я старалась, из кожи вон лезла, чтобы добиться расположения мертвой… и еще… ко всему прочему, это его обращение в службу скорой сексуальной помощи с творческим уклоном…
Черт, я была в ярости…
Что ж, ладно…
– Понятия не имею. Он уже был здесь, когда я проснулся…
– Но как он сюда спустился?
– Вон по той узкой тропке…
– Но… уф… как он нас нашел?
– Не спрашивай меня… Еще один осел, которому хватает глупости тобою дорожить…
– …
– Ты дуешься?
– Ну да, я дуюсь, черт тебя побери! Представь себе, я страшно переволновалась! Я всю ночь не сомкнула глаз…
– Оно и видно…
– …
– Настолько сильно?
– …
– Неужели действительно настолько?
– …
– Правда-правда?
– …
– Ты правда беспокоилась за меня?
– …
– Ты правда думала, что я в коме?
– …
– Тебе было грустно?
– …
– Ужасно грустно?
– …
Да, это так.