А в своем нынешнем расположении духа он ни какие визиты не согласится. Кроме того, самой Элизабет по силам ли такое потрясение? Она так привыкла к рутине, к плавной церемонии медленных движений, приглушенных голосов.
Но не здесь ли и таится беда? Элизабет пребывает в замкнутой системе, словно посреди какого-то медленного танца, усыпляющего ее своей монотонностью. Именно от этого она погружается в сон, именно от этого и Мюриэль в последнее время стала чувствовать себя пленницей. Они слишком долго замирали в благоговении перед Элизабет. Пришло время чего-то громкого и неожиданного, чего-то непредсказуемого и абсолютно нового. Лео именно такой — громкий, неожиданный, непредсказуемый и новый. Мюриэль мысленно поставила его рядом с Элизабет. Что ж, мило.
— Свежий воздух, — произнесла Мюриэль.
— Что?
— Извини. Это так, мысли вслух.
Отец может сильно разгневаться. Но следует ли этого бояться? Пусть наконец произойдет в доме хоть что-то, ускользающее от ежесекундного, пристального, властного контроля Карла, доведенного до того, что они все постепенно превращаются в какие-то тени его мыслей. Элизабет повзрослела, но так и не видела ни одного привлекательного молодого человека. О, прекрасный новый мир!
Несомненно, Элизабет испытает потрясение. Может, даже обидится, что все так неожиданно. Но разве потрясение не пойдет ей на пользу? В конце концов она стряхнет с себя этот убивающий сон. Потрясение — вот, что им всем необходимо. Что-то волнующее, бодрящее. Лео — восхитительное оружие! С ним она, Мюриэль, бросится в бой. Так это война? Ну да, сладостная война! Предстоит задать взбучку кузине. И хотя у Лео в голове ветер, но для цели, которую она поставила, лучше и быть не может. Лео сыграет в ее игру, в которой, опять же, не должно быть ничего сложного, болезненного, запутанного. Ничего плохого не случится. Лео всего лишь даст возможность Элизабет кое-что пережить. Да и ей тоже.
— Ты говорил, что расстался со своей подружкой?
— Напрочь. Я снова в продаже.
— Допустим, — осторожно начала Мюриэль, — я расскажу тебе о прекрасной девственнице, скрывающейся в темноте дома…
— Говори, да не заговаривайся.
— Ты знаешь мою кузину Элизабет?
— Кого?
— Я не единственная девушка в доме. Есть еще одна, моложе и красивей. Моя кузина.
— То есть здесь, внутри, теперь?
— Да.
Лео вскочил. Вид у него был изумленный, почти испуганный.
— Другая девушка? Правда?
— Да, Лео, правда.
— Нет, ты шутишь.
— Не шучу.
— Но почему же я ее не видел?
— Она была немного нездорова. Так, ничего серьезного, просто побаливала спина. Сейчас она предпочитает не выходить из комнаты.
Корсет. Сказать ли о нем Лео? Что-то странно волнующее было в этой мысли.
— Но почему она прячется? Зачем ей нужна эта тайна?
— Нет никакой тайны. Это чистая случайность, что ты до сих пор не слышал о ней.
— Какой-то странный звук колокольчика иногда слышится. Это она?
— Она.
— Девушка с колокольчиком. Сколько ей лет?
— Девятнадцать.
— И она действительно прекрасна?
— Сказочно прекрасна.
— И девственница?
— Да. Она почти не видела мужчин.
— А она знает обо мне?
— Знает, — уклончиво ответила Мюриэль.
Лео как будто успокоился.
— Веди меня к ней!
— Не так быстро, — остановила его Мюриэль. — Сначала ты должен кое-что мне пообещать.
— Проси что угодно.
— Обещай не самовольничать и во всем меня слушаться.
— Обещай не самовольничать и во всем меня слушаться. Элизабет ведет замкнутый образ жизни. С ней следует вести себя очень мягко и учтиво.
— Что значит — учтиво? Я что, даже не смогу ее поцеловать?
— Мы решим, что тебе можно. Ты поймешь, что она вовсе не похожа на девчонок из твоего колледжа.
— Но ты же не собираешься все время торчать рядом?
Об этом Мюриэль не подумала. И теперь мысль, что она будет все время рядом, показалась ей даже привлекательной. Но ведь ничего серьезного и не должно случиться.
— Нет, конечно. Если ты будешь себя хорошо вести.
— Надеюсь вести себя не слишком хорошо.
— Но ты обещаешь меня слушаться?
— А, хорошо. Обещаю.
— Теперь вот что. Ты не должен быть увлечен никем другим. Элизабет заслуживает полного внимания, иначе это все бессмысленно. Помнишь, ты просил у меня денег на одно дело? Ну, как там? Кстати, правда ли все это?
— Ах, это. Все в порядке, девица свободна. И уже развлекается с другим.
— Откуда же ты взял деньги?
Лео взглянул на нее и тут же резко отвернулся. Он пошел в угол и прижался лбом к стене.
— Ну, Лео.
— Можно признаться?
— Да. Я все пойму.
— Никому не расскажешь?
— Посмотрим.
— Ты видела эту старую религиозную картину, о которой папа так печется? Я ее украл и продал.
— Боже! — воскликнула Мюриэль и стремительно поднялась с пола.
— Мерзко, правда?
— Да что ты за существо такое!
— Я думал, тебе все равно, — покосился на нее Лео. — Ты ведь мне сама подсказала, чтобы я украл что-нибудь.
— Да не о такой краже шла речь. Украсть такое, украсть у собственного отца, украсть то, что он больше всего любил…
— А римско-католическая церковь утверждает, что если дети что-то берут у родителей, то это нельзя считать кражей. Смотря как подойти.
— Ты прекрасно знаешь, что это кража.
— Ну значит, у отцов воровать не грех.
— А он знает, что ты взял?
— Конечно, не знает. Какой смысл ему об этом говорить? Он бы только раскричался.
— Впервые встречаюсь с такой низостью и испорченностью.
— А я думал, что ты выше всех этих отживших условностей. И вообще, не такая уж паинька. Правда?
— Не мели ерунды. И за сколько же ты ее продал?
— За сколько надо. Семьдесят пять фунтов.
— И тебе сразу заплатили? Она, возможно, стоит намного дороже.
— Я уже говорил — мне много не надо.
— Ты должен вернуть икону. Вернуть, даже если придется опять украсть.
Лео метнулся из угла и сел на кровать.
— Вот теперь у меня точно шарики за ролики заехали.
— Ты продал ее в магазин?
— Да, роскошный антикварный на Шепард Маркет.
— Молю Бога, чтобы они ее не продали. Ты должен ее вернуть. Лео, как ты мог?
— Очень просто… Я тебе говорил, что мне нужен был широкий освобождающий поступок. Именно такой. К черту отцов.
— Нет, так нельзя. Ты понимаешь, что поступил плохо? Тебе должно быть известно, что из норм морали не так-то просто выпрыгнуть.
— Неужто, Мюриэль? Ты когда-нибудь слышала о квазарах?
— О квазарах?
— Да. Такая разновидность звезд. Ну, не важно. Ты бросаешь взгляд на вселенную, а потом говоришь мне о морали? А вдруг нами управляют откуда-то издалека? А вдруг мы просто головастики в чьем-то пруду?
— Никакие мы не головастики. И у тебя не может не быть совести.