Но почему мой отец должен страдать? Не понимаю.
— Ты намеренно заставил его страдать.
— Кто же, как не я. А вы не думаете, что и я могу сожалеть, что и мне может быть стыдно?
— Стыдно? Тебе? — И неожиданно Маркус рассмеялся. Он встал, подошел к столу и, все еще смеясь, наклонился над своими бумагами. Ему вдруг стало легко в этой теплой, озаряемой светом комнате, он мог свободно размахивать руками, мог двигаться. Он спросил у Лео: «Хочешь виски?» — и принялся доставать бутылку из буфета. Но протянув Лео стакан, понял, что юноша вовсе не разделяет его радости. Маркус испытал такой подъем, что почти забыл о случившемся.
— Вы не очень-то думаете обо мне, — заметил Лео.
— Не очень, — согласился Маркус. — Тем не менее, продолжай.
— Хорошо, я не буду настаивать, что мне стыдно. — Лео опять взял себя в руки и даже слегка улыбался. — В чувствах вообще так трудно разобраться. Это все так субъективно. Мотивы, которыми я руководствовался… все это не имеет значения. Я и сам их не знаю. Я просто хочу вернуть икону.
— Значит, ты ждешь, что я одолжу тебе семьдесят пять фунтов?
— Нет, все гораздо сложнее, — Лео встал и сделал глоток виски. — Вам придется дать немного больше.
— То есть, ты хочешь сказать…
— Именно. Я пошел в магазин и обнаружил: она там, еще не продана, стоит в витрине, и цена ее триста фунтов.
— Понимаю, — сказал Маркус. — Значит, ты не только плут, но и простофиля.
— Не только плут, но и простофиля. Увы.
— Одного не могу понять: почему ты именно ко мне явился с этой своей мерзкой историей?
Наступило молчание. Маркус понял, что он зря задал этот вопрос. Лео опустил глаза и тихо сказал: «Нет, вы понимаете, почему».
Маркус почувствовал: возбуждение как рукой сняло. Игра в кошки-мышки началась снова. Он торопливо добавил: «Я и не думаю тебе помогать». И тут же в смятении возразил себе: конечно, думаешь, и он знает, что думаешь.
Улыбка скользнула по лицу Лео. Как бы не расслышав Маркуса, он продолжил:
— Жаль, что вы не верите в мою способность стыдиться. Я не так плох, как вам кажется. Но будем говорить о действиях, а не о мотивах. Если бы дело касалось лично меня, я бы не просил. Я просто должен вернуть эту икону. Мой старый отец страдает. — Тут он снова улыбнулся.
— Отец и в самом деле так огорчен?
— Икона — самая большая его ценность. Он раздавлен абсолютно. Постарел на десять лет.
— Перестань же, наконец, улыбаться, — не выдержал Маркус. Знакомое раздражение ожило в нем. Ему захотелось ударить Лео. — Жизнь сталкивала меня со многими молодыми людьми, но такой бессердечности, эгоистичности я не встречал.
— Ну что ж, простите, — еле слышно произнес Лео. Он опустил голову.
— Конечно, ты должен сожалеть о содеянном. Во всяком случае, надеюсь, что ты сожалеешь. Тебе всегда казалось, что можно без труда отбросить мораль, а на деле это не так-то легко. Ты связан гораздо крепче, чем тебе кажется.
— А я вырываюсь на волю, — все так же тихо произнес Лео.
— Иди ты к черту! — крикнул Маркус. Все шло не так, как надо. Все, слышанное многократно, повторялось вновь. — Меня не интересуют твои грязные похождения, и я не собираюсь тебя выручать, вот так!
Лео исподтишка посматривал на Маркуса. Тот повернулся спиной и принялся вновь перебирать бумаги на столе. Какое-то время длилось полное молчание. Потом Маркус услышал: «Тогда мне лучше уйти. Извините, что побеспокоил».
Маркус обернулся. Лео надевал пальто. Маркус взял у него из рук пальто. Лео посмотрел на Маркуса, и лицо его стало спокойным и сияющим. Маркус бросил пальто на пол.
— Где этот магазин? — спросил Маркус.
— Вот адрес. Я записал.
— Я пойду и увижусь с хозяином, — сказал Маркус. — Но ничего не обещаю. Теперь уходи.
Лео поднял пальто и повязал шарф. Он смотрел на Маркуса все с той же тихой улыбкой, излучающей не столько благодарность, сколько мягкую тревожную жалость. Потом с осторожностью, очень похожей на любопытство, протянул руку и тронул Маркуса за плечо. Это движение скорее было похоже на робкий стук в дверь, нежели на ласку. Маркус перехватил руку Лео, с силой сжал ее и отбросил от себя. Какое-то мгновение они пристально смотрели друг на друга. Потом Маркус отступил за стол. «Уходи», — прозвучало.
Дверь закрылась. Маркус сел, тяжело дыша. Он выпил немного виски. Ему было и весело, и омерзительно. Чуть позднее он стал смеяться. Он лег в постель, и ему приснился Карл.
Глава 13
— Мюриэль.
— Что?
— Хочу тебе кое-что сказать.
Мюриэль вернулась, медленно поднялась по ступенькам. Отец позвал через полуоткрытую дверь. Там, в комнате, кажется, было темно. Еще несколько минут назад «Патетическая симфония» звучала так громко, что было слышно у двери ее комнаты. Теперь музыку приглушили до хриплого шепота. Осторожно, словно ожидая какого-то нападения, Мюриэль толкнула дверь и вошла. Хотя было утро и туман немного рассеялся, Карл держал шторы задернутыми. В комнате было одновременно и холодно, и душно. Мюриэль догадалась, что отец не ложился всю ночь. На столе горела лампа, освещая лежащую под ней раскрытую книгу. Карла не было видно. Через секунду обнаружилось, что он сидит на черном диване. Карл перешел к столу и сел, изменив положение лампы так, что в комнате стало немного светлее.
— Прикрой дверь. Сколько сейчас времени?
— Около десяти.
— Присядь, пожалуйста.
Мюриэль было тревожно. Она села, глядя через стол на отца.
— Ты уже нашла работу, Мюриэль?
— Еще нет.
— Я уверен, что найдешь.
— Я найду.
— Как чувствовала себя утром Элизабет? Я слышал колокольчик.
— Пожалуй, как всегда.
— Я хочу поговорить с тобой об Элизабет.
Мюриэль глядела на красивое и странно застывшее лицо отца. Одна сторона его лица была освещена светом лампы, особенно голубой глаз, другая — закрыта тьмой. Слишком много покоя в нем. У погруженного в себя отшельника, в высокогорной пещере молящегося неведомым богам, может, бывает такое. Мюриэль поежилась. Как всегда что-то гнетущее, пугающее, знобящее исходило от отца, как тяжкий запах.
Этим утром Мюриэль проснулась в тоске. Она вспомнила разговор с Лео и странную сделку, которую она, кажется, заключила с ним. Идея ввести это безответственное существо в замкнутый и упорядоченный мир Элизабет теперь казалась ей не столько даже необдуманной, сколько бессмысленной. Что же привлекло ее в Лео и навело на мысль, что он «подходит» не только Элизабет, но некоторым образом и ей самой? Не что иное, как эта самая моральная, вернее, лишенная всяческой морали резвость, эта радостная готовность безобразничать, обернувшаяся отвратительной кражей и ссорой с Евгением, которую она подслушала. В Лео она увидела примитивное существо, сила которого и была в этой его простоте. Далее в простоте она разглядела «чистоту» — и тогда уж окончательно решила, что он ей подходит. Создание столь простодушно-эгоистическое не может быть грозным. Такого Мюриэль не боялась. Таким, успокаивала она себя, ей по силам руководить. Но теперь она чувствовала, что запуталась. Осудить поведение Лео? Как она может его осуждать, если сама наполовину превратилась в его сообщницу?
Она очень жалела Евгения и в этом находила облегчение.