От хрупкой Ливии едва ли можно было ждать незаурядной физической мощи; но, как поджарый теннисист восполняет рыком недостаток мускульной силы, так и Ливия издавала выразительные звуки, молотя тесто кулаками. Становилось совершенно очевидно, что для такой работы требуется недюжинная физическая сила. Эта схватка иногда прерывалась коротким интермеццо в виде обсуждения с Энцо или Энрико недавнего обеда, или сегодняшней погоды, или же последних рыночных сплетен. Сколь ни были мимолетны эти разговоры, для Джеймса они неизменно звучали мощным подтверждением природной склонности их участников почесать языки. Потом, когда готовилось мясо и резались овощи, наступал период некоторого затишья, отзывавшегося напряженной барабанной дробью острого ножа по мраморной доске. Вода с шипением лилась в сковородки; гремели крышки; вкусные запахи текли наружу из кухни, наполняя все помещение ароматами тушащихся томатов со свежим базиликом и орегано. Наконец, Ливия заглядывала к Джеймсу в кабинет, извещая, что пора прекращать работу. Как по мановению волшебной палочки, огромный стол мигом освобождался от бумаг, и их место занимали оливковое масло, уксус, хлеб, кувшины с цветами и вином. Начинал сходиться народ: разламывался хлеб, удовлетворенное затишье сытости перемежалось жужжанием бесед.
Отношение Ливии к Джеймсу пока еще едва ли можно было назвать дружеским. Но после кокетства и заигрываний, к которым он привык за время своих опросов, для него было даже некоторым облегчением общаться с женщиной, не предпринимающей ни малейших попыток его соблазнить. И даже если иногда ее отношение к нему граничило с явной враждебностью, он воспринимал это почему-то со смехом. Ее колючие пристальные взгляды казались ему совершенно обворожительными; настолько, что ради удовольствия их заполучить, он иногда намеренно, чуточку ее поддразнивал, провоцируя.
Слишком новы были эти чувства, никогда ничего подобного в жизни он не испытывал. Итак, не было никаких сомнений, что к Джеймсу Гулду пришла любовь.
Однажды, трудясь за своим письменным столом, Джеймс вдруг обратил внимание, что стакан с водой, стоявший слева, ведет себя как-то странно. По поверхности воды, устремляясь от краев к центру, поползли концентрические круги. В изумлении он смотрел на воду, потом взял стакан и понес в кухню.
— Не знаете, Ливия, — спросил, ставя стакан на стол, — что это значит?
Ливия взглянула.
— Землетрясение, — определила она. — Так, небольшое. У нас они постоянно случаются, особенно в жаркую пору.
Джеймс приложил к стене ладонь. Теперь уже явно чувствовалось: легкая вибрация, отдававшаяся гудением сквозь каменную кладку здания. Но гул становился сильней, Джеймс явственно это слышал. Нет, это не землетрясение! Оно происходит толчками, не переходит в такой густой рокочущий гул.
— Не бойтесь, — беспечно бросила Ливия. — Дома здесь очень крепкие. Специально так построены.
Снаружи взвыли сирены.
— Черт подери, это вовсе не землетрясение! Это налет! Надо идти в убежище.
Ливия кивнула на кастрюлю:
— Не могу, иначе все пропадет, а я столько в очереди отстояла, чтоб все купить. Идите.
— Я подожду вас, — сказал Джеймс.
Он выглянул в окно. Теперь немецкие самолеты были ясно видны, волна за волной накатывали вытянутые, как карандаш, «Юнкерсы-88». Они шли с севера, очень высоко, чтобы их не достали зенитки военных кораблей, стоявших в заливе.
— Да отойдите вы подальше от окон, — ворчливо сказала Ливия. — Стекло полетит, всего вас разрежет.
Джеймс отступил. Мощный звук взрыва заглушил вой сирен.
— И окна лучше открыть. Чтоб стекла от напряжения не полопались, — Ливия поймала удивленный взгляд Джеймса. — Здесь и раньше случались налеты.
— Здесь и раньше случались налеты.
Джеймс распахнул окна, и сам встал в дверном проходе, прислонившись спиной к притолоке.
— Палаццо бомбят, — сказал он, прислушиваясь к взрывам. — Видно, этим немцы отвечают на наш крупный прорыв на севере.
Внезапно грянул мощнейший удар, и здание будто приподнялось, отозвавшись треском камня.
— Совсем близко!
Ливия невозмутимо продолжала резать кабачки.
— Идите сюда, — сказал Джеймс, подтащив ее к дверному проему. Она глянула, выгнув бровь. — Притолока — самая прочная часть в комнате, — пояснил он.
Обвив Ливию рукой, он вовсе не собирался убирать руку.
— Мы будто с вами вальс танцуем, капитан Гулль? — Ливия кинула многозначительный взгляд на его руку.
Но не оттолкнула.
Тут прогремел очередной взрыв, еще ближе. Джеймс почувствовал, как земля заходила под ногами, будто здание, точно корабль, внезапно бросило в крен. Ливия ахнула, он притянул ее ближе к себе под самую притолоку.
— Сволочи! — в сердцах вырвалось у него.
Джеймс с Ливией оказались в самом эпицентре, им ничего иного не оставалось, как только ждать. Если кинуться наружу в убежище, можно тотчас попасть под обстрел.
Они так тесно прижались друг к дружке, что он слышал, как бьется ее сердце. Мощнейший взрыв потряс стену, у которой они стояли. У Джеймса взорвалось в ушах.
— Совсем рядом… — проговорил он.
Если им суждено погибнуть, это случится вот-вот, когда дым над ближайшим зданием привлечет очередную стаю бомбардировщиков. Но в этот миг Джеймс думал только, как замечательно быть с ней так близко, вдыхать розмариновый аромат ее волос, чувствовать, как худенькие плечи ходят под его рукой. Так ли сказочно это бывает, подумал он, когда люди становятся любовниками? А если решиться ее поцеловать? И тотчас его охватил непонятный, сладкий, дурманящий страх, который никак не был вызван немецкой бомбежкой.
Ты не должен ее целовать, сказал себе Джеймс. Не должен, это ясно, не должен.
Почувствовал в нагрудном кармане что-то твердое, вытащил. Обломок святых мощей, который священник вложил ему в руку в соборе. Он почти про это забыл.
— Что это? — спросила Ливия.
— Да вот, получил амулет на счастье. — Джеймс убрал мощи обратно в карман. — Ливия!
— Да?
— Можно задать вопрос?
— Уже один задали, капитан Гут, так что можете задавать и второй.
— Если б вас сию минуту убило, есть что-то, о чем бы вы пожалели?
Она задумалась. Потом решительно сказала:
— Нет. А вы?
Он пожалел бы о многом, но об этом рассказать нельзя. Его пьянила ее близость. Как-то еще в школе у них устроили соревнование, кто спрыгнет в реку с самой высокой ветки дерева. Ребята подзуживали друг дружку взбираться все выше и выше, и выше. Джеймс до сих пор помнил то отчаянное возбуждение — смесь страха и нетерпения. Сейчас он испытывал то же.
— Об этом дне я бы не жалел, — сказал он. — Это самый лучший день, самые лучшие десять минут за все проклятые дни войны. Но я жалел бы, что не воспользовался возможностью и не поцеловал вас.
Он придвинулся к ней. Увидел, как блеснули ее глаза, почувствовал, как она резко топнула ногой. Ее губы двигались; она, должно быть, возмущенно что-то выкрикивала. Но слов он не слышал. Потому что в тот миг весь воздух рвануло из комнаты, и оглушительный взрыв прогремел над самой головой. Поцелуй, прерванный как раз, когда их губы могли соприкоснуться, перешел в неуклюжее объятие, Джеймс чуть не повалился на Ливию. Пронзительный вой заполнил уши — контузия, пронеслось в голове. Дверной проем заволокло пылью. Смутно в приглушенном откате отдавался рокот грянувшего с крыши во двор шифера, куски один за другим разбивались о каменные плиты.