По левую руку от них тянулся густой лес с редкими просветами каменистых полян. По правую, до самого соевого поля (Колин узнал от Старнса, что здесь выращивают сою), тянулась ухоженная лужайка. Гатшот казался Колину бескрайним, и ему нравилось это. Солнце садилось, и Линдси поставила в центр стола ведерко с антимоскитной свечой. Закончив есть, она ушла, ушел и Гассан, а Колин снова вернулся к мыслям о К. XIX. Он взглянул на свой телефон, чтобы проверить, нет ли пропущенных вызовов, и решил, что пора звонить родителям.
В Чикаго, третьем по величине городе Америки, сигнал почему-то был слабым, но в Гатшоте, штат Теннесси, связь оказалась на пять баллов.
Трубку взял папа.
– Я в том же городе, что и вчера. В Гатшоте, – начал Колин. – Живу у женщины по имени Холлис Уэллс.
– Спасибо, что позвонил. Я ее знаю? – спросил папа.
– Нет, но она есть в телефонном справочнике. Я проверял. У нее тут своя фабрика. Наверное, мы тут еще пару дней поживем, – соврал Колин.
– Жить у незнакомых людей опасно, Колин.
Вообще-то Колин собирался соврать: снимаю комнату в отеле, работаю в ресторане, осваиваюсь потихоньку, – но он сказал правду.
– Она милая. Я ей доверяю.
– Ты каждому встречному доверяешь.
– Пап, я семнадцать лет прожил в Чикаго, и меня ни разу не ограбили, не пырнули ножом, не похитили, я не падал на рельсы, не…
– Поговори с мамой. – Папа Колина говорил так всегда.
Прошло немного времени (Колин ясно представил, как родители разговаривают и папа зажимает трубку рукой), и он услышал маму.
– Ты счастлив? – спросила она.
– Это слишком сильное слово.
– Счастливей, чем раньше? – уточнила мама.
– Чуточку, – признал Колин. – По крайней мере, я не лежу на полу лицом вниз.
– Мы с папой хотим поговорить с этой женщиной, – сказала мама.
Колин вошел в дом и передал трубку Холлис, сидевшей в гостиной.
После того, как папа поговорил с Холлис, было решено: ему можно остаться. Колин знал: мама всегда хотела, чтобы в его жизни были приключения. Она хотела, чтобы он рос нормальным ребенком. Колин подозревал даже, что она была бы рада, если бы он однажды приперся домой в три часа ночи, распространяя запах алкоголя, потому что это было нормально. Нормальные дети поздно приходят домой; нормальные дети пьют на улице с друзьями теплое пиво; у нормальных детей друзей больше одного. Но папа Колина хотел, чтобы его сын был выше всего этого, но, должно быть, теперь он осознавал, что гения из Колина не получится.
Колин зашел в комнату Гассана, чтобы сказать ему о разрешении родителей остаться, но Гассана там не оказалось. Тогда он принялся блуждать по огромному дому и в конце концов, спустившись на нижний этаж, очутился у закрытой двери, из-за которой доносился голос Линдси. Колин прислушался.
– Да, но как у него это получается? Он что, все на свете запоминает? – сказала Линдси.
– Нет, не совсем. Смотри. Представь, что мы с тобой сели читать книгу, например о президентах, и прочли в ней, что Уильям Говард Тафт был самым толстым президентом и однажды застрял в ванной. Если нашим мозгам вдруг покажется, что это интересно, мы это запомним, так? – Линдси засмеялась. – Когда мы с тобой читаем книжку, то запоминаем из нее, например, три интересные вещи. Но Колину интересно все! Когда он читает книгу о президентах, то запоминает все, потому что ему вообще все интересно! Честное слово, я видел, как он читает телефонный справочник. Представь, он такой: «О! Двадцать четыре Тышлера. Как интересно!»
Колина охватило смятение. Получалось, что его талант одновременно и высмеивают и преувеличивают.
Наверное, то, что говорил Гассан, было правдой. Но он мог запомнить телефонный справочник вовсе не потому, что считал его выдающимся литературным произведением. У его интереса было разумное объяснение. Например, взять историю про Тышлеров, которая была сущей правдой (Гассан все правильно запомнил). Tischler по-немецки – «плотник», и, когда они с Гассаном в тот день листали телефонный справочник, Колин подумал: как странно, что в Чикаго ровно двадцать четыре немецких плотника, а круглосуточный маникюрный салон на углу Оукли и Лоуренс называется «Ногти 24/7». Можно подумать, что это не ногти, а гвозди… Потом он подумал, нет ли в телефонном справочнике Чикаго семи плотников на каком-нибудь другом языке, и выяснилось, что Карпинтеро ровно семь. Это показалось ему интересным, но не потому, что он мог отличить интересное от скучного, а потому, что его мозг непроизвольно находил связи между самыми разными вещами.
– Однако это не объясняет, почему он хорошо играет в скрэббл, – заметила Линдси.
– Со скрэбблом у него сложилось, потому что он шарит в анаграммах. Но чем бы он ни занимался, он делает это с дьявольским усердием. Возьмем печатание. Он научился печатать только в девятом классе, когда мы уже дружили. Наш учитель английского требовал, чтобы мы печатали свои эссе, и Одинец выучился печатать за две недели. Но он не стал печатать всякую ерунду, потому что так виртуозно печатать не выучишься. Вместо этого он каждый день после школы садился за компьютер и перепечатывал пьесы Шекспира. И он их перепечатал все до единой. А потом перепечатал «Над пропастью во ржи». И продолжал перепечатывать и перепечатывать, пока не стал гением перепечатывания.
Колин подумал о том, что всю жизнь только этим и занимался: составлял анаграммы; плевался фактами, которые почерпнул из книг; запомнил девяносто девять знаков всем известного числа; перепечатывал то, что было написано другими. Его единственной надеждой на личное достижение была теорема.
Открыв дверь, он увидел, что Гассан и Линдси сидят на разных сторонах зеленого кожаного дивана в комнате, большую часть которой занимал бильярдный стол, покрытый розовым сукном. Они играли в компьютерный покер, глядя в огромный плоский экран, висевший на стене.
Колин сел между ними. Линдси и Гассан болтали о покере, о прыщах, о HD и DVD, а Колин достал блокнот и стал строить графики своего прошлого.
Усовершенствованная формула дала верный результат еще для двух K.: девятой и четырнадцатой. Продолжая писать, он не заметил, как ребята начали играть в бильярд. Ему нравилось, как карандаш скребет по бумаге. Когда он так сосредотачивается, это не могло не дать результата.
Часы пробили полночь. Колин поднял глаза и увидел, что Линдси, стоя на одной ноге, немыслимым образом перегнулась через стол, пытаясь загнать шар в лузу. Гассана в комнате не было.
– Привет! – сказал Колин.
– О, ты вернулся к жизни! – сказала Линдси. – Ну, как твоя теорема?
– Неплохо. Но я пока не знаю, работает она или нет. А где Гассан?
– Спать пошел. Я тебя спрашивала, не хочешь ли ты сыграть, но ты меня, похоже, не услышал, так что я решила поиграть сама с собой. И знаешь, я выигрываю с разгромным счетом.
Колин встал и принюхался:
– У меня, кажется, аллергия взыгралась.
– Может, это на Принцессу? Вообще-то это ее комната. Тише, она спит! – сказала Линдси.
Колин встал, заглянул под стол и обнаружил там большой лохматый клубок шерсти, казавшийся продолжением ковра.
– Она все время спит.
– У меня аллергия на шерсть, – предупредил Колин и сел на ковер, хотя это было нелогично.
Линдси ухмыльнулась:
– А, ну понятно. – Подогнув ноги, она села рядом с Колином и теперь казалась выше его.