Но все обернулось не так, как я вначале подумала.
Запинаясь, Эвальд сообщил, что установил причину, по которой Бернадетта собиралась пробыть в клинике дольше, чем они планировали:
— Вы не поверите, но моя жена влюбилась в какого-то пациента, который лежит там же.
Аннелиза вздрогнула и потянулась за маслом. У нее внутри — как впрочем, и у меня — все ликовало, но мы не выдали радости, напротив, сделали озабоченные лица и испытующе уставились на Эвальда. Я отважилась нарушить молчание и спросила, что это за человек, удостоившийся быть избранным его женой.
Он органист и так же, как она, обожает кантаты Баха.
— При этом, представьте, он тоже кожа да кости…
Первый раз мы услышали от Эвальда подобие откровенной критики.
— Сколько ему лет? — спросила Аннелиза.
Эвальд пожал плечами. Пожалуй, немного моложе Бернадетты и тоже женат.
— Как же ты узнал про ее интрижку? — удивилась я. — Неужели она сама призналась?
Оказалось, знак подала старший врач. Мы все еще не поняли, насколько сильно эта история ударила по самолюбию Эвальда. Я хотела поднять шум и объяснить, что у него не будет более удобного случая избавиться от старушки элегантным образом. При этом надеялась сделать это так, чтобы он не заподозрил здесь моего личного интереса. Поэтому участливо произнесла:
— Уж не хочет ли она с тобой развестись?
Эвальд нервно подернул плечами. У него на лбу образовались вертикальные складки. Он скомкал салфетку, бросил ее в тарелку с недоеденным супом и несильно наступил мне на ногу один раз и два на ногу Аннелизы. Его гнев начал ослабевать.
— Это же ненормально, — проревел Эвальд, — видеть, как двое озабоченных больных держатся за ручки в общей комнате! Над ними потешаются все кому не лень — врачи, санитарки, сестры. Я чуть сквозь землю от стыда не провалился!
Прежде я думала, что жена Эвальда алкоголичка, но мое подозрение не подтвердилось. Бернадетта страдала лекарственной зависимостью и потребляла транквилизаторы сверх всякой меры. И в данный момент она как раз проходила лечение от этой своей страсти методом воздержания.
— Надо полагать, что здоровье Бернадетты идет на поправку? — поинтересовалась Аннелиза. — Любовь порой творит чудеса.
Эвальд ничего не хотел об этом слышать.
— Подай на развод, — посоветовала я. — По своему опыту знаю, что спустя некоторое время жизнь налаживается.
— Я не могу себе этого позволить. Забудьте о моей жалкой пенсии! Дом принадлежит Бернадетте, у нее есть деньги. Я что, должен окончить свои дни в нищете? Да я лучше своими руками придушу эту святошу!
Так, это уже ближе к делу. Мы с Аннелизой перекинулись взглядами и послали Эвальду приветливые улыбки.
12
Семья Аннелизы проживала под одной крышей с дедушками и бабушками; домик был хоть и небольшой, но многоэтажный. Когда моя подруга праздновала день рождения, то приглашенные дети были вынуждены прятаться либо на чердаке, либо в подвале, либо в одной из двух квартир. Игра в прятки была у нее любимой, наверное, потому, что она имела перед нами значительное преимущество, поскольку лучше знала все укромные места в родном доме. Но чаще Аннелиза выражала желание «водить», и мы носились по дому, чтобы найти самую скрытую норку. Помню, какая меня охватывала паника, пока я, согнувшись в три погибели, пряталась под пахнущей чем-то кислым кроватью дедушки, среди паутины и рухляди в кладовке, в деревянном чане в прачечной, а то и в испачканном землей картофельном ящике в ожидании, когда меня обнаружат. Мне не нравилось, когда меня находили сразу, поскольку тогда бы считалось, что мое укрытие было слишком нехитрым, но, с другой стороны, еще больше я боялась, что меня вообще не отыщут, и я сгнию в подвале.
Мои страхи не являлись такими уж абсурдными, ведь в нашей школе уже был жуткий случай подобного рода: во время перемены одиннадцатилетний паренек укрылся в подвале от мстительных одноклассников, угрожавших ему побоями. Но выйти не успел, потому что ничего не подозревавший старший дворник вскоре закрыл подвал на замок. Дело происходило летом, школу не топили, и в подвал редко кто заглядывал. Паренька нашли в последний момент, когда он едва не умер от жажды.
Вот уже несколько дней, как эти давно, казалось бы, забытые страхи вновь ожили. Эвальд потерял интерес не только к прогулкам по парку, но и к самому шветцингерскому замку. Наконец мы заставили-таки себя выйти на прогулку и у входа записались на экскурсию. Естественно, охотничий замок курфюрста Пфальцского не тянул на второй Версаль. Кроме прочего, в нем не было пышных залов, его покои, которые скорее можно было назвать скромными, Карл Теодор и супруга Елизавета Августа оборудовали для гостей. И все же было в его внутреннем убранстве некое очарование.
В XVIII столетии просители, как и сегодняшние туристы, чтобы попасть в спальные покои или кабинет князя, следовали через два вестибюля. В первом, где принимали подданных из низших сословий, пол выстлан грубыми досками, стены выкрашены, а мебель проста и целесообразна. Тех же, кого допускали во второй, встречало уже более элегантное убранство. Здесь стены были затянуты набивной хлопчатобумажной тканью с рисунком. Однако паркет и шелковые обои можно было видеть лишь в примыкающей спальне.
Лично мне больше всего нравились грациозные потолочные росписи в письменном кабинете княгини, где она пудрилась, и в ее гардеробной, а также очаровательная кофейная комната. Но изящная мебель, захватывающие виды из окна и рассказы о придворном этикете не завораживали Эвальда, как большинство туристов. Его больше интересовали массивные, тяжелые сундуки в приемных, которые служили в качестве писчих столов или архивов бумаг. Чтобы хоть как-то приукрасить сундуки, их накрывали ситцевыми покрывалами. Дежурные и, надо думать, до смерти устававшие лакеи могли, приподняв тяжелое покрывало, незаметно залезть в ящики для постельного белья, а когда потребуется — быстро снова оказаться на своих постах. Как бывший инженер, Эвальд умел ценить практичные решения подобного рода.
— В таком сундуке у меня бы развилась клаустрофобия, — сказала я, — это все равно что очутиться в гробу!
Эвальд кивнул и шепнул мне на ухо:
— Ты навела меня на одну мысль! Если положить сюда труп, то его найдут очень не скоро.
Я не могла с ним согласиться. Запах тления не заставит себя долго ждать.
— Давай немного подождем, пусть туристы пройдут дальше, потом я незаметно приподниму покрывало, — тихо произнес Эвальд. — Я проверю — заложу здесь бомбу замедленного действия! — Порывшись по карманам, он достал кусок лимбургского сыра и ухмыльнулся, как школьник, когда я в ужасе закачала головой. Вонь от сыра пробивалась через упаковку.
— Староваты мы для таких проказ, — заметила я. Если нас, двух пенсионеров, арестуют в почтенном музее за детскую выходку, то мы окажемся не просто в неловком положении. Ко всему прочему я, как на беду, еще и живу по соседству с замком.
У меня возникли подозрения, что это могла быть вовсе не шутка. А если Эвальд на полном серьезе подыскивал сухое местечко, куда можно пристроить задушенную собственными руками Бернадетту? Она, похоже, все еще ни о чем таком не подозревает и, наверное, радуется, что со здоровьем нелады и у нее появился предлог подольше задержаться в клинике. Но с тех пор как Бернадетта сошлась с этим любителем кантат, Эвальд стал навещать ее реже. Однако и не уезжал насовсем.
Вчера я видела странный сон, о котором не могла никому рассказать: будто мы едем втроем в кабриолете, Эвальд, как Кэри Грант, сидит за рулем, Аннелиза поет знаменитую песню Софи Лорен «Presto, presto, do your very besto».