Нормальное окончание траура – это никоим образом не забвение ушедшего, а обретенная наконец возможность поместить его на то место в завершившейся истории, которое принадлежит ему по справедливости, способность вновь в полной мере участвовать в жизни, строить планы и испытывать желания, придающие смысл существованию.
Don’t worry. Life is easy.
– Куда я хожу со своей GoPro? Я, наверное, что-то не так понял, – резко прервал он рассказ.
О черт… Получается, я подумала вслух. Мне надоела роль стервы, которая не способна проявить интерес к тому, что ей рассказывают, и недоумевает, что она здесь делает, поэтому я решила содрать пластырь с раны одним решительным движением.
– Послушай, ты очень милый, но у тебя слишком серьезные отношения с твоей камерой, и я не хочу в них вторгаться. Я обойдусь без десерта, а кофе выпью у себя.
– Да в чем проблема?
Я поднялась, он тоже. Прощаясь, я только помахала рукой и направилась к кассе: я не настолько одичала, чтобы повесить на него оплату счета за провальное свидание. Я бросила на него последний взгляд и с трудом подавила безумный смех. Сейчас я бы сама не отказалась от GoPro, чтобы запечатлеть всю гамму чувств, отразившуюся на его лице. Бедняга…
– Да, Феликс, – пробурчала я в трубку.
– Итак, победу одержал..?
– Заткнись.
Его хихиканье действовало мне на нервы.
– Жду тебя через час, сама знаешь где, – с трудом выговорил он сквозь смех и повесил трубку.
Сидя в постели, я сладко потянулась, словно разнежившаяся кошка, и взяла часы. 12:45. Могло быть и хуже. В будни я без проблем вставала рано, чтобы открыть утром “Счастливых людей”, но нуждалась в долгом воскресном сне для восстановления сил и очищения мозгов от забот и тяжелых мыслей. Сон оставался моим тайным прибежищем – он растворял, смягчал и большую печаль, и мелкие проблемы. Я встала, подошла к окну и с радостью убедилась, что погода будет отличной: парижская весна явилась на свидание.
Собравшись, я хоть и с трудом, но удержалась и оставила дома ключи от “Счастливых”: сегодня воскресенье, а я пообещала себе, что не буду заглядывать туда в выходные. Я не торопясь прогулялась до улицы Аршив. Я лениво брела, рассматривая витрины, затягиваясь первой за день сигаретой, махала рукой идущим навстречу постоянным клиентам “Счастливых людей”. Когда я подошла к террасе нашего воскресного кафе, Феликс грубо разрушил мирное очарование:
– Где ты шлялась? Меня чуть не выгнали из-за нашего столика!
– Здравствуй, мой драгоценный Феликс. – Я запечатлела звучный поцелуй на его щеке.
Он прищурился:
– Слишком ты ласковая, наверняка что-то от меня скрываешь.
– Вовсе нет! Расскажи, что ты делал вчера вечером. Когда вернулся?
– Когда звонил тебе. Я есть хочу, давай заказывать!
Он жестом подозвал официанта и попросил принести бранч. Это его новая заморочка. Он решил, что после субботних ночных безумств полноценная утренняя еда восстанавливает лучше, чем разогретый кусок подсохшей пиццы.
С тех пор он требует, чтобы я всегда присутствовала при действе и с восхищением наблюдала, как он поглощает яичницу с белым хлебом и сосиски, запивая литром апельсинового сока, который призван погасить пылающий костер похмельной жажды.
– Ты поедешь к ним завтра?
– Как обычно. – Я улыбнулась.
– Поцелуй их от меня.
– Договорились. Ты там больше никогда не бываешь?
– Нет, уже не испытываю потребности.
– Подумать только! Раньше я туда ни ногой!
Теперь по понедельникам это стало моим ритуалом. Я навещаю Колена и Клару. И не важно, идет ли дождь, или снег, или дует свирепый ветер, я отправляюсь на свидание с ними. Мне нравится рассказывать им, как прошла неделя, всякие мелкие истории про “Счастливых людей”… С тех пор как я стала ходить на организованные Феликсом встречи, я описывала Колену все подробности своих злополучных свиданок. Мне казалось, я слышу его смех, и я тоже смеялась вместе с ним, как если бы мы были сообщниками. Доверительно общаться с Кларой было сложнее. Моя дочь, воспоминания о ней всегда утягивали меня в бездну боли. Машинально я поднесла руку к шее: именно во время одной из таких встреч с Коленом я сняла с шейной цепочки обручальное кольцо. Сняла окончательно и бесповоротно.
– Любимый мой… ты здесь… ты навсегда останешься здесь… но ты ушел, ты далеко и никогда не вернешься… Я смирилась… и хочу попытаться, знаешь…
Я вздохнула, постаралась проглотить слезы, покрутила пальцами обручальное кольцо.
– Оно становится слишком тяжелым…. Я знаю, ты не обидишься… Мне кажется, я готова… Я сниму его… Чувствую, что исцелилась от тебя… Всегда буду тебя любить, это никогда не изменится, но теперь все по-другому… Я научилась жить без тебя…
Я поцеловала могильный камень и расстегнула цепочку. Слезы градом покатились из глаз. Я изо всех сил сжала кольцо в кулаке. Потом встала с колен.
– До следующей недели, дорогие мои. Клара, милая… Мама… мама любит тебя.
Я ушла не обернувшись.
– Давай погуляем, погода хорошая.
– Пошли!
Мы отправились на набережные. Как каждое воскресенье, Феликс захотел отклониться от маршрута и перейти по мосту на остров, чтобы поставить в Нотр-Дам свечку. “Я должен замаливать грехи”, – оправдывался он. Но меня не проведешь: жест адресовался Кларе и Колену – так он поддерживал связь с ними. Пока Феликс совершал свое традиционное паломничество, я терпеливо дожидалась его на улице – наблюдала за туристами, которых атаковали голуби. Я успела выкурить сигаретку, после чего получила возможность насладиться ремейком сцены “Смерть мамы Амели Пулен” в блистательном, достойном “Оскара” исполнении Феликса – особенно впечатлял крик! Затем великий актер подошел ко мне, обнял за плечи, приветствовал воображаемых зрителей, впавших в экстаз, и повел меня в направлении нашего любимого квартала Маре и суши-бара, который мы всегда посещали воскресным вечером.
– А что тебя не устроило со вчерашним?
– Камера на лбу!
– Вау! Чертовски возбуждает.