– Рада слышать тебя, – сказала я, как только он снял трубку.
– Я тоже. Все в порядке? Что у тебя с голосом?
– Нет, нет, честное слово, все хорошо.
Не стоит беспокоить его, сообщая, чем я занимаюсь.
– Расскажи мне о себе, о “Счастливых людях”, Париже, Феликсе.
Он с увлечением исполнил мою просьбу. Понемногу он возвращал меня домой, к моей жизни. Я смогла сбежать от своих демонов, благодаря подаренному им глотку кислорода. Я скучала по “Счастливым”, по эмоциональному равновесию, которое они мне давали. Доброта Оливье, его умиротворяющая простота… Но передышка оказалась короткой – в гостиную прибежал Деклан: явно испуганный, он искал меня.
– Я позвоню тебе завтра.
– С нетерпением жду тебя, Диана.
– Я тоже. Крепко целую.
Я вернулась в дом. Деклан встретил меня улыбкой и вздохом облегчения.
– Можно мне посмотреть телевизор?
– Почему бы и нет?
– А когда папа придет?
– Не знаю. Позвоним ему?
– Нет!
– Если хочешь, давай позвоним, не бойся. Папа поймет…
– Нет, я хочу телик.
Он вполне профессионально включил свои мультики. Судя по времени, пора было готовить ему ужин. Я возилась на кухне под взрывы его смеха, а у моих ног в ожидании, вдруг что-то перепадет, лежал Постман Пэт. Заметив, что улыбаюсь, я объяснила себе, что улыбка появляется непроизвольно, сама собой.
Сорок пять минут спустя мы поужинали – я присоединилась к Деклану, – посуда была помыта, время приближалось к девяти, а Эдвард по-прежнему не подавал признаков жизни. Деклан сидел на диване и смотрел мультфильмы.
– Пора спать, – сообщила я.
Он съежился:
– Ой…
Деклан выбрался из подушек, покорно выключил телевизор. Радость жизни исчезла с его лица, он весь сгорбился и сжался.
– Я провожу тебя в спальню.
Он кивнул. Наверху без напоминания отправился чистить зубы. Я зажгла ночник на прикроватном столике, поправила одеяло. Вернувшись из ванной, Деклан нагнулся, заглянул под матрас и вытащил оттуда большой шарф. Не трудно догадаться, кому он раньше принадлежал. Потом Деклан лег.
– Оставить свет?
– Да, – ответил он совсем тоненьким голоском.
– Спи спокойно.
Не успела я сделать и двух шагов, как услышала первые всхлипы:
– Посиди со мной.
Именно это пугало меня больше всего. Сначала я стала на колени поближе к подушке, он, прижимая к груди материнский шарф, высунул из-под одеяла искаженное горем, тоской и болью личико с полными слез глазами. Я осторожно протянула руку, пристально следя за ней и пытаясь дать оценку своему жесту. Погладила его по волосам. Когда я прикоснулась к нему, он на мгновение опустил, а потом снова распахнул ресницы, и на его лице я прочитала мольбу сделать что-нибудь, чтобы уменьшить его страдания. Я задала себе вопрос, единственный и запретный: как бы я себя вела, будь на его месте Клара? Мысленно я умоляла дочку простить мне предательство, ведь именно это я должна была когда-то сделать для нее. А я отказала в такой малости ее маленькому мертвому тельцу, когда нужно было шепнуть, что все будет хорошо, что она поправится и я всегда буду рядом.
Я легла возле Деклана, прижала его к себе, вдыхая ребячий запах. Он уткнулся мне под мышку, потерся о меня и горько заплакал. Много раз подряд он звал свою мать, а я только шептала “ш-ш, ш-ш!”.
А потом звуки, пришедшие откуда-то издалека, сорвались с моих губ – колыбельная песенка, которую я пела Кларе, когда ей снились кошмары. Голос не дрожал, но слезы сами собой, помимо моей воли, катились по щекам. Мы вместе оплакивали одинаковую утрату. Оба мы находились в одном и том же месте: на дне глубокой пропасти, где тосковали по ушедшим. Понемногу всхлипывания Деклана утихли.
– Ты мама, Диана? – спросил он, судорожно втянув воздух.
– Почему ты спросил?
– Потому что так делала мама…
Дети обладают шестым чувством, позволяющим отыскать малейшую трещинку. Этот маленький мальчик доказывал мне, что на всех моих жестах, на всех словах лежит печать, выжженное каленым железом клеймо материнства, знак той, кем я была, хочу я того или нет.
– Я раньше была мамой…
– Почему раньше?
– Моя дочка, Клара… она ушла, как твоя мама.
– Ты думаешь, они теперь вместе?
– Может быть.
– Мама к ней добра, не беспокойся.
Я прижала его к себе и, безмолвно плача, баюкала.
– Можно еще раз песню?
Я снова спела колыбельную. Его дыхание успокоилось.
– Извини, что так поздно. Собирался избавить тебя от этого, но не получилось.
– Мне пора.
– Спасибо за Деклана.
По-прежнему отвернувшись от него, я жестом отмела его благодарности.
– Диана, посмотри на меня.
– Нет.
Он осторожно взял меня за руку, повернул к себе и увидел мое залитое слезами лицо.
– Что произошло? Что с тобой стряслось?
Он собрался взять мое лицо в свои большие ладони, но я резко отстранилась.
– Не прикасайся ко мне, пожалуйста… Ничего, ничего не случилось. Деклан идеально вел себя.
Я добежала до машины и на полной скорости помчалась к Эбби и Джеку. Приехав, я долго сидела, уронив голову на руль. От детей, как мертвых, так и живых, слишком много страданий, слишком много печалей. Я была не в состоянии вынести боль Деклана, мне очень хотелось ему помочь, но это было выше моих сил, и я отказывалась предать Клару. Она решит, что я отступилась от нее еще раз. Я бросила ее, когда разрешила пойти в машину, и еще – когда не попрощалась с ней, и я не могла снова бросить ее, занявшись Декланом или любым другим ребенком. Не имела такого права.
– Мне нужна моя дочка, Эбби.
– Я знаю… Ты храбрая. Ты наверняка сделала много хорошего Деклану.
– Ему так больно.
– Как и тебе.
Прошло несколько минут.
– А ты, что говорят врачи?
– Я устала, угасаю потихоньку.
Я крепче сжала ее колени.
– Нет, только не ты… Ты не имеешь права нас покидать.
– Это нормально, что я ухожу, Диана. И потом я буду охранять их всех там, наверху. Не волнуйся, прошу тебя. А теперь поплачь, тебе станет легче.
Мы вдвоем сидели в гостиной за чаем, когда она меня спросила:
– Какие у тебя планы?
– Ну… я пока не знаю… думаю, пусть все идет, как идет.