Шмуль кивнул.
– Интересно, доживешь ли ты, зондеркоммандофюрер, до возможности принять его здесь.
Он отвернулся.
– Твои губы. Они всегда напряжены и поджаты. Всегда. Даже во время еды… Ты намерен убить кого-то, не так ли, зондер? Хочешь убить меня? – Я вынул мой «люггер» из кобуры, надавил дулом на выносливый лоб Шмуля. – О, не убивай меня, зондер. Прошу тебя, не надо. (Прожектор с треском погас.) Когда придет твое время, я точно скажу тебе, что делать.
В ночи появился желтый глаз 2-го состава.
Вольфрам Прюфер заморгал, изображая полное внимание, губы на его круглой физиономии напучились.
– Торжественная церемония, – продолжал я, – и воодушевляющая речь.
– Хорошая мысль, штурмбаннфюрер. Где? В церкви?
– Нет. – Я скрестил руки на груди. Он имел в виду собор Св. Андрея в Старом Городе. – Нет. Под открытым небом, – постановил я. – В конце концов, они, Старые Бойцы, сделали это под открытым небом…
– Да, но то был Мюнхен, а Мюнхен – практически Италия. А мы, штурмбаннфюрер, находимся в Восточной Польше. И в самом-то Святом Андрее холодно, как в леднике.
– Бросьте. Если говорить о географической широте, разница не так уж и велика. Будет идти снег, значит, будет. Натянем над оркестровым помостом брезент. Холод взбодрит нас. Укрепит нашу мораль. – Я улыбнулся. – Ваш брат на Волге, гауптштурмфюрер. Надеюсь, он не предвидит каких-нибудь чрезмерных осложнений?
– Нет, мой Комендант. Поражение в России – это биологическая невозможность.
Я приподнял брови:
– Знаете, Прюфер, а это неплохо сказано… Ну-с, что бы нам приспособить под урны?
Так или иначе, я поговорил (или послушал их) с 3 средней руки инженерами, Рихтером, Рюдигером и Вольцем. Разговор, как обычно, вращался вокруг низкого уровня усердия (и прискорбно малых достижений) рабочей силы «Буны», того, как быстро рабочие обращаются в проклятие всего моего существования здесь – в объекты: в презренно массивные, неизменно тяжеловесные и косные смрадные мешки, зловонные бомбы, готовые того и гляди взорваться.
– Заключенные и так уж изнурены, мой господин. Почему они должны таскать на себе в Шталаг окровавленные тела своих товарищей? – спросил Вольц.
– Почему мы не можем посылать трупную команду, чтобы их собирала она, господин? Либо ночами, либо с раннего утра? – спросил Рюдигер.
– Нам говорят, что трупы необходимы для переклички, господин. Но ведь число мертвецов можно получать и от трупной команды, а там уж и вносить его в учетные книги, – сказал Рихтер.
– Прискорбно, – рассеянно согласился я.
– Бога ради, их же можно и подвозить.
– Тем более что носилок так и так не хватает.
– А уж о чертовых тачках и говорить не приходится.
– Дополнительные тачки, – сказал я (пора было уходить). – Хорошая мысль.
У двери стоял Томсен, надменно разглагольствуя о чем-то с Мебиусом и Зидигом. Мы встретились взглядами, он не то улыбнулся, не то усмехнулся, показав мне свои женские зубки. А затем в тревоге посторонился, и я, приметив в его белесых глазах проблеск страха, грубо толкнул дверь плечом и вышел на свежий воздух.
19.51. Прюфер, несомненно, был бы счастлив подвезти меня до дома на своем мотоцикле, тем паче что подмораживало и было еще довольно светло, однако я предпочел пройтись пешком.
Войдя в «Зону», я остановился, дабы подкрепиться несколькими глотками из фляжки. Хорошая прогулка мне всегда по нутру, какой бы ни была температура.
Наверное, так я воспитан. Я чем-то похож на Алису, ибо остаюсь в душе деревенским пареньком.
Великоватые сиськи, подобные сиськам моей жены, можно назвать красивыми, для маловатых, как у Валтраут и Ксондры, годится характеристика «милые», а сиськи среднего размера можно обозначить как – как? Прелестные? Вот у Алисы сиськи как раз такие. Прелестные. И волнующе темные Brustwarzen. Надо же, в какое игривое настроение она меня приводит!
Надо будет взглянуть. Но не прикасаться. Кара за осквернение расы, хоть она и налагается несколько беспорядочно, может быть довольно суровой (случается, повинным в нем и головы рубят). Да и в любом случае Алиса никогда не возбуждала во мне ничего, кроме чувств самых нежных и возвышенных. Я думаю о ней как о «подросшей» дочери, которую должно защищать, лелеять и смиренно почитать.
Минуя старый крематорий и приближаясь к садовой калитке, я обдумывал предстоящее рандеву с фрау Долль и ощущал приятное тепло уверенности, что согревает и щекочет тебя во время игры в 2-карточный покер (куда более сложной, чем кажется с 1-го взгляда): ты оглядываешь стол, подсчитываешь свои очки и удовлетворяешься тем математическим фактом, что партия осталась за тобой. Ханна не знает, что мне известно о переданном ею Томсену письме. Не знает, что известно мне и о послании, которое он вручил ей. Не знает, что я собираюсь «согнуть ее в бараний рог». Интересно будет понаблюдать за ее лицом.
Когда я поднялся по ступеням крыльца, Майнрад, наш пони, тихо заржал.
– Послушай меня, Сибил, послушай, Полетт, – сказал я. – Ваша мать – очень порочная женщина. Очень.
– Не говори так!
– Дурная женщина.
– Что это значит, папочка?
Я неторопливо состроил гримасу еще более мрачную.
– Отправляйтесь по постелям, девочки.
Ханна хлопнула в ладоши:
– Марш отсюда. Я поднимусь через 5 минут.
– Через 3!
– Обещаю.
Когда они встали и направились к двери, я сказал:
– Хо-хо. Хо-хо-хо. Боюсь, времени у нас уйдет немного больше.
В свете каминного огня глаза Ханны казались похожими цветом и текстурой на пеночку, покрывающую крем-брюле.
– Я знаю нечто, тебе не известное, – сказал я, неторопливо поводя подбородком из стороны в сторону. – Знаю такое, о чем тебе не известно, что я его знаю. Хо-хо. Хо-хо-хо. Я знаю, что ты не знаешь, что я…
– Ты имеешь в виду герра Томсена? – живо осведомилась она.
Признаюсь, мгновение я не мог найтись с ответом.
– Да. Герра Томсена. Ну давай, Ханна, расскажи, какую игру ты затеяла. И знай. Если ты не…
– О чем ты говоришь? У меня больше нет причин для встречи с ним. И я, прежде всего, жалею о том, что навязала ему эту миссию. Он вел себя достаточно воспитанно, но я видела – все, что с ней связано, возмущает его.
И опять-таки я не сразу нашел слова.
– Правда? И что же это за «миссия»?
– Ни о чем, кроме «Буна-Верке», он и думать не может. Поскольку считает, что она определит исход войны.
– Ну, в этом он не ошибается. – Я скрестил руки. – Нет, постой. Не так быстро, девочка моя. Письмо, которое ты велела Гумилии передать ему. Да, о да, она рассказала мне об этом. Есть, видишь ли, люди, которые понимают, что такое нравственность. Итак, письмо. Не будешь ли ты добра осведомить меня о его содержании?
– Если хочешь. Я просила его о встрече у Летних домиков. На детской площадке. И там он без всякой охоты согласился узнать для меня о судьбе Дитера Крюгера. Я наконец получила возможность обратиться к человеку с самого верха. Имеющему настоящий вес.