– Ну да. Прошлый год.
Я задумался, а Прюфер, подождав немного, сказал:
– Но позвольте мне успокоить вас, мой Комендант. О капитуляции не может быть и речи. Эти парни не просто 1-классные солдаты – они Национал-Социалисты. Не в меньшей мере, чем Фридрих Паулюс, сделанный, судя по всему, из закаленной стали. Они будут сражаться до последнего патрона.
– А патроны-то у них имеются?
Серьезное молодое лицо Прюфера отразило всплеск эмоций, которые он, впрочем, сумел подавить, в голосе его проступила хрипотца:
– Я уверен, германский воин сумеет умереть достойно. Думаю, германский воин понимает, что такое Sein oder Nichtsein. О, не сомневаюсь в этом. И верю, германский воин сознает, что из этого следует.
– И как же будут развиваться события, Вольфрам?
– Ну, генерал-фельдмаршал, разумеется, покончит с собой. Со временем. А 6-я падет в буре славы. Врагу это обойдется дорого – тут сомневаться не в чем. И кто в конечном счете окажется победителем, Пауль? Престиж Германии. Честь Германии, мой Комендант!
– Бесспорно, – согласился я. И сел попрямее, и набрал воздуху в грудь. – Относительно престижа вы правы, гауптштурмфюрер. Когда ¼ из 1 000 000 солдат радостно расстается с жизнью – служа идее…
– Да, Пауль?
– Это становится посланием, Вольфрам, от которого весь мир бросает в дрожь. Guerre à mort. Капитуляции не предусмотрены.
– Браво, мой Комендант! – воскликнул Прюфер. – Капитуляции не предусмотрены. Слушайте! Слушайте!
– 18, – сказала она.
Облегчу-ка я душу без дальнейших разговоров. Алиса Зайссер находится, деликатно выражаясь, «в интересном положении». И я вместе с ней.
Она беременна.
– Курьер из Берлина, господин.
– Положи сюда, Гумилия. Прислони к корзиночке с гренками. И принеси еще чаю.
Я спокойно продолжал поглощать мою простокваш у, сыр, салями…
Тюремную карьеру Дитера Крюгера облекала странная пустота. Если взглянуть на солнце и на малое мгновение задержать взгляд, в ваших глазах появится пульсирующее, размытое пятно. За такой вот вязкой пульсацией и укрывался любовник Ханны. До сей поры.
Я протянул руку к тонкому белому конверту: мое выведенное тушью имя, золотой герб Канцелярии. Не дрогнувшей рукой я раскурил манильскую сигару, взялся за нож, перерезал конверту горло и приготовился к тому, чтобы узнать состояние и местопребывание дружищи Крюгера. И вот что я прочитал:
Lieber SS-Sturmbannfuhrer Doll.
Dieter Kruger. Leipzig, 12 Januar 1934. Auf der Flucht erschossen.
Mit freundlichen Empfehlungen,
…Застрелен при попытке к бегству!
Застрелен при попытке к бегству – пустые слова, за которыми может крыться много чего. Застрелен при попытке к бегству. Иными словами, как вариант, погиб от пули. Как вариант, или иными словами: забит ногами, либо дубинками, либо плетью, либо задушен, либо уморен голодом, либо холодом, либо погиб под пытками. Но погиб.
Возможных объяснений всего 2. Ангелюса Томсена дезинформировали – или же он, по каким-то своим причинам, дезинформировал Ханну. Но однако ж – зачем ему это?
Время: 07.43. Место: мой несколько запущенный кабинет. Я слушаю запись эпохальной речи министра просвещения, произнесенной им 18 февраля в Берлинском дворце спорта. Речь и сама по себе длинная, а бурные и продолжительные аплодисменты еще и продлевают ее. За время 1 из наиболее долгих оваций я успеваю прочесть и перечесть хорошую передовую статью в 1-м из недавних номеров «Фолкишер Беобахтер». Как она заканчивалась? «Они умерли, чтобы могла жить Германия».
Что касается министра, он завершил свою речь призывом к тотальной войне: «Восстань, народ! Пусть грянет буря!»
Я тоже наполнил стакан и поискал слова, способные развеять наше мрачное настроение.
– Ах, унтерштурмфюрер, – мягко сказал я. – Нет больше той любви, как если человек…
– Как если человек сделает что?
– Как если человек положит душу свою за…
– Ад кромешный, Пауль! Откуда вы черпаете информацию? Из радиоприемника? Они не «положили душу свою». Они капитулировали.
– Капитулировали? Невозможно!
– 150 000 убитых и 100 000 пленных. Вы представляете, во что обратит эти цифры враг?
– В пропаганду?
– Да. В пропаганду. Бога ради, Пауль, придите в себя. – Он тяжело вздохнул. – В Лондоне уже куют «Меч Сталинграда» – «по указу короля». Черчилль лично вручит его «Могучему Сталину» на следующей встрече в верхах. И это всего лишь начало.
– Хм, это может выглядеть несколько… Да, но генерал-фельдмаршал, унтерштурмфюрер. Фридрих Паулюс. Истинный воин, настоящий римлянин, он наверняка покончил с…
– Да шли бы вы… Ни хрена он не покончил. Бражничает в Москве.
Я толчком открыл дверь. Ханна лежала поперек кровати и слушала вражеское радио, голос, который на безупречном верхненемецком говорил: «Теперь цивилизованные народы мира окончательно готовы выступить против фашистского зверя. Его маниакальная низость не может больше таиться в тумане, изрыгая грязное дыхание смертоносной войны. Скоро…»
– Кто это говорит?
– Паулюс, – весело ответила Ханна.
Я почувствовал, как намокают мои подмышки. И сказал:
– Крюгер. Он мертв.
– Мне говорили.
– Тогда почему же, позволь спросить, ты так сияешь?
– Потому что война проиграна.
– Ханна, ты только что совершила преступление. Преступление, которое, – сказал я, разглядывая мои ногти (и обнаруживая, что их следует почистить), – преступление, которое карается высшей мерой наказания.
– Сомнение в победе. Скажи, Пилли, а ты не сомневаешься в победе?
Я выпрямился во весь рост и ответил:
– Пусть полная гегемония и ускользнула от нас, возможности поражения не существует. Это называется перемирием, Ханна. Мирным договором. Мы просто назовем наши условия.
– Да нет, не назовем. Ты бы все-таки послушал вражеское радио, Пилли. Союзники согласятся только на безоговорочную капитуляцию.
– Исключено!
Ханна повернулась, легла на бок, ее комбинация задралась, показав мне коричневато-розовую ляжку великанши.
– Как они поступят с тобой, – спросила она, переворачиваясь на живот, выставляя напоказ сдвоенные холмы своей задницы, – когда узнают, что ты натворил?
– Ха. Ты о военных преступлениях?
– Нет. Я о преступлениях. Просто преступлениях. Я что-то никакой войны тут не заметила. – И она оглянулась на меня через плечо, улыбаясь. – Полагаю, они просто вздернут тебя. Нет? Нет? Нет?
Я сказал:
– И ты получишь свободу.
– Да. Ты будешь мертвым, а я свободной.
Разумеется, до ответа на такие слова я не снизошел. Мои мысли обратились к предмету более интересному – к продуктивному уничтожению зондеркоманденфюрера Шмуля.
При каждом восходе солнца я говорю себе: «Ну что же, не этой ночью». А на каждом закате: «Ну что же. Не сегодня».
Я обнаружил, что в жизни, целиком зависящей от обстоятельств, присутствует нечто инфантильное.