Который поет с коричневыми, Пилли.
– Продолжай. Если тебе это необходимо.
– Ты гребаный коричневый болван, который, устав от грязных мыслей и одиноких забав с собственным гаденышем, засыпает в своей койке и видит худший из возможных снов. В этом сне никто с тобой ничего не творит. Творишь ты. Ужасные вещи. Несказанно ужасные. А потом просыпаешься.
– А потом я просыпаюсь.
– Ты просыпаешься и обнаруживаешь, что все, увиденное тобой, правда. Но ты не против. Ты возвращаешься к забавам с гаденышем. К грязным мыслям. Спокойной ночи, Пилли. Целую.
Давайте подумаем. С большевизмом нам до сей поры везло не сильно. Что касается жидовской стороны дела…
Не так давно в Линце произошло широко обсуждавшееся убийство, муж 137 раз ударил жену ножом. Люди, судя по всему, думали, что это перебор. А вот я сразу постиг логику его поступка. Логику ночи.
Остановиться мы уже не можем. Иначе чем же мы занимались последние 2 года, что думали о наших действиях?
Война против англосаксов не похожа на войну с евреями. В этом последнем конфликте мы обладаем, говоря по-военному, явным преимуществом, поскольку у нашего врага нет армии. Нет военного флота, нет военной авиации.
(Напоминание: переговорить со Шмулем, и поскорее.)
Итак. Жизненное пространство. 1000-летний Рейх. Жидо-большевизм.
Результат? 2½ из 3. Да, за это стоит выпить.
– Этот хреносос примешал песок к машинному маслу, – сказал Руппрехт Штрюнк (слегка грубоватый старый партиец – чуть-чуть грубоватый, если совсем честно). – Чтобы повредить механизмы.
– Экономический саботаж! – ловко вставил я.
– Кроме того, они расшатали заклепки, – сказал Свитберт. – И заклепки повылетали. А еще попортили датчики давления. Теперь те дают ложные показания.
– Только Богу известно, что они еще натворили, – сказал Штрюнк. – Этих свиней наверняка не 1 десяток, и у них имеется координатор. И еще: должен существовать «крот». В самой «Фарбен».
– Откуда нам это известно? – спросил Фриц.
Свитберт объяснил. Злоумышленники портят только старое оборудование. Если вы используете тот или иной механизм либо устройство уже давно и оно вдруг заедает, отказывает, ломается или взрывается, никому и в голову не приходит, что его повредили. Штрюнк добавил:
– Они получили гребаный календарь 1-х запусков. Кто-то передал им гребаный календарь.
Я сразу же сказал:
– Беркль!
– Нет, Пауль, – ответил Фриц. – Беркль был всего-навсего размазней. Но предателем – никогда.
– Задержанного преступника допросили? – осведомился я.
– О да. Всю эту ночь он провел с Хордером. Пока ничего.
– Еврей, я полагаю.
– Нет. Англичанин. Капрал по фамилии Дженкинс. Сейчас он сидит, скорчившись, в низком карцере. Вскоре за него возьмется Офф. А следом Энтресс со скальпелем. Посмотрим, как ему это понравится. – Фриц встал, выровнял стопку документов. – Никому об этом ни слова. Ни слова в «Фарбен», доктор Зидиг, штандартенфюрер Штрюнк. Будем ждать, мой Комендант. Вы поняли, Пауль? И ради всего святого, не проболтайтесь Прюферу.
– Прошу садиться.
Происхождения она была смешанного, польско-германского, звалась Мириам Люксембург (говорили, что ее мать приходилась племянницей Розе Люксембург, знаменитой марксистской «интеллектуалке»), а у нас провела уже 2 года. Ну-с, в Кат-Зет женщины в целом стареют не очень грациозно, но главным образом от полного отсутствия еды (да и просто голод, хронический голод способен за 6 или 7 месяцев лишить женщину всего, что свойственно ее полу).
Доктор Люксембург выглядела на 50, хоть, скорее всего, ей было около 30, однако вовсе не недоедание обратило ее волосы в подобие плесени и заставило губы втянуться в рот. Кое-какое мясцо на костях у нее осталось, более того, она была терпимо чиста.
– Из соображений секретности все должно быть сделано около полуночи, – сказал я. – Необходимые принадлежности вы, разумеется, принесете с собой. Что вам еще потребуется?
– Чистые полотенца и как можно больше кипяченой воды, господин.
– Вы, разумеется, дадите ей успокоительное, так? Знаете, 1 из этих таблеток, о которых столько рассказывают.
– У нас нет таблеток, господин. Придется прибегнуть к расширению и выскабливанию.
– Ну, делайте, что считаете нужным. А кстати, – сказал я. – Не исключено, что директива изменится. – Говорил я, что называется, чисто гипотетически. – Да, вполне возможно, что приказы Берлина претерпят видоизменение.
Мое начальное предложение, 6 хлебных паек, было не без высокомерия отвергнуто, и на эту встречу я принес мешочек, содержащий 2 блока «Давыдофф», за которыми должны были последовать еще 2; всего 800 сигарет. Я знал, она собиралась израсходовать этот капитал на своего брата, который боролся, непонятно как, за жизнь в каторжной команде, трудившейся на урановых рудниках за Фюрстенграбе.
– Видоизменения какого рода, господин?
– Канцелярия может предпочесть несколько иной исход, – объяснил я. – Если процедура пойдет не очень гладко. С точки зрения пациентки.
– То есть?
– То есть, господин.
– То есть, господин?
– В этом случае вы получите еще 800 «Давыдофф». Разумеется.
– То есть, господин?
– Гексенал. Или фенол. Простой укол в сердце… И не надо на меня так смотреть, «доктор». Вы ведь селектированы, не так ли? И сами проводили селекции. Отсеивали пациентов.
– Да, господин, иногда меня об этом просили.
– Избавлялись от новорожденных, – сказал я. – Отрицать это бессмысленно. Все мы знаем, что это происходит.
– Да, господин, иногда меня просят и об этом.
– Это требует своего рода героизма. Тайные роды. Вы рисковали собственной жизнью.
Она не ответила. Поскольку рисковала жизнью каждый день, каждый час, просто будучи тем, кем была. Да, подумал я, эти штуки прибавили пару мешков под твоими глазами и пару морщин над верхней губой. Я смотрел на нее вопрошающе. Наконец она сглотнула и сказала:
– Когда я училась в университете, а после в интернатуре, на уме у меня было совсем другое. Господин.
– Не сомневаюсь. Что же, теперь вы не в университете. Бросьте. Что такое 1 укол?
– Но я не знаю, как их делают, господин. Уколы в сердце. Фенол.
Я готов уже был предложить ей прогуляться до СС-ГИ и попрактиковаться – это называлось «Палата 2», и уколов там делали до 60 в день.
– Это же легко, не так ли? Простое, как мне говорили, дело. Укол под 5-е ребро. Все, что вам потребуется, – длинная игла. Легко.
– Легко. Хорошо, господин. Вот и сделайте укол сами.
Некоторое время я заново перебирал мои соображения… 1-е решение относительно Алисы Зайссер, принятое мной после долгого взвешивания всех «за» и «против», выглядело так: зачем рисковать? Однако и эта альтернатива была небезопасной, я столкнулся бы с обычной угрюмой неподатливостью трупа. И я сказал:
– Ну ладно, ладно. Скорее всего, Канцелярия будет придерживаться своего 1-начального постановления. Я почти уверен, что план не изменится. Кипяченая вода, говорите?
Полагаю также, что я желал сделать ее моей соучастницей.