Потом все они вышли, один за другим, наружу: мимо женских манекенов в окнах бутиков — туда, в крутящийся эструс, безжалостный вердикт, оскорбительное единодушие молодых людей Монтале.
Итак, они поехали из городка в деревню — в замок, нахохлившийся на склоне горы, словно птица Рух.
Знаете ли, раньше я много времени проводил с Китом Нирингом. Когда-то мы были очень близки. А потом поссорились из-за женщины. Не в обычном смысле этого слова. У нас случилось расхождение во взглядах по поводу женщины. Порой мне кажется, что он мог бы стать поэтом. Питающий пристрастие к книгам, словам, буквам, юноша происхождения весьма своеобразного, законченный романтик, которому тем не менее очень не везло с поисками подруг — да, он мог бы стать поэтом. Но тут пришло это лето в Италии.
2. Социальный реализм, или Готов на все ради любви
Кит лежал в постели, наверху, в южной башне. Он размышлял — не особенно конструктивно — о потрепанном дерюжном мешке, который Уиттэкер перекинул через плечо, когда они уходили из бара. Что это, спросил Кит, — почта? Он полагал, что итальянские почтовые сумки, подобно английским почтовым сумкам, производились в тюрьмах страны; а у дерюжного мешка Уиттэкера вид был и вправду будто у сотканного руками преступника (казалось, его сляпали с особым отвращением); где-то в нитях его утка просматривался социопатический, слегка багряный оттенок. В последнее время, как обнаружил Кит, мысли его часто обращались к контролю за соблюдением закона. Или скорее к его отсутствию, к его необъяснимой нехватке суровости… Не почта, сказал Уиттэкер. Почту доставляют прямо домой. Тут, внутри, — весь мир. Видишь? И действительно, там был весь мир: «Таймсы», «Лайфы», «Нейшны» и «Комментари», «Нью-стейтсмены», «Спектейторы», «Энкаунтеры». Стало быть, он, мир, по-прежнему где-то там. А то мир уже начинал казаться очень тихим и очень отдаленным.
— Так ты, полагаю, согласен с молодыми людьми Монтале, — произнесла Лили в темноте.
— Нет, — ответил Кит. — Я хотел прыгнуть на тебя из положения ноги врозь. Чтобы дать тебе это понять.
— Ты хоть представляешь себе, каково мне было?
— Наверное, да. У меня так бывает, когда я с Кенриком. На него они из положения ноги врозь не прыгают, но…
— Ну, он красавец.
— М-м. С этим трудно примириться, но помни. Мир отличается дурным вкусом. Он падок на очевидное.
— А что очевидно?
— Да ладно, ты же понимаешь, о чем я. Поверхностное. Может, ее внешность по душе вульгарным типам. Но ты, Лили, гораздо умнее и интереснее.
— М-м. Спасибо. Только я знаю, что теперь будет. Ты в нее влюбишься. Нет, надеяться тебе, ясное дело, не на что. Но все равно влюбишься. Как ты сможешь устоять? Ты. Ты же влюбляешься во все, что шевелится. Ты бы и в женскую футбольную команду влюбился. А тут Шехерезада. Она красивая, милая, веселая. И безумно благородных кровей.
— Это-то меня и отталкивает. Она бессмысленна. Она из другого мира.
— М-м. На самом деле, когда тебе кто-то не по чину в смысле происхождения, ты это понимаешь. — С этими словами она поудобнее устроилась на валике его руки. — Это ты-то, первостатейный болван. Беспризорник, потаскушка ты эдакая. — Она поцеловала его плечо. — Тут все упирается в имена, правда? Шехерезада — и Кит. Кит — это, наверное, самое плебейское из всех имен, тебе не кажется?
— Наверное… Нет. Нет, — ответил он. — Шотландские гофмаршалы были Китами. Их целая дворянская династия была, и каждого звали Кит. И вообще, это лучше, чем Тимми. — Ему представился долговязый, апатичный Тимми в Милане, с Шехерезадой.
И вообще, это лучше, чем Тимми. — Ему представился долговязый, апатичный Тимми в Милане, с Шехерезадой. — Тимми. Что это за имя? Кит лучше, чем Тимми.
— Любое имя лучше, чем Тимми.
— Ага. Разве можно представить себе, чтобы Тимми вообще мог делать хоть что-то классное? Тимми Милтон. Тимми Китс.
— Кит Китс, — добавила она. — Кит Китс тоже не очень-то правдоподобно звучит.
— Верно. А Кит Кольридж? Знаешь, Лили, был такой поэт по имени Кит Дуглас. Вот он был аристократ. Второе имя его было Кастеллен, а учился он в той же школе, что и Кенрик. Крайстс-хоспитал. Ах да. «К» в «Г.-К. Честертон» тоже означает Кит.
— А «Г» что означает?
— Гилберт.
— Ну вот видишь.
Кит подумал о Ките Дугласе. Военный поэт — поэт-воин. Смертельно раненный солдат: «Ах, мама, рот мой полон звезд…» Он подумал о Ките Дугласе, погибшем в Нормандии (шрапнельное ранение в голову) в двадцать четыре года. Двадцать четыре.
— Ну хорошо, — сказала Лили. — А что бы ты стал делать, если бы она торжественно пообещала, что залезет к тебе в штаны языком?
— Удивился бы, но меня бы это не шокировало. Просто разочаровало бы. Я бы сказал: Шехерезада!
— Ага, еще бы. Знаешь, иногда мне жаль, что…
Кит и Лили были вместе уже больше года — включая недавний пробел, который они называли по-разному: межвластие, межсезонье или просто весенние каникулы. А теперь, после пробного расставания, — пробное воссоединение. Кит был ей многим обязан. Ему следовало быть благодарным — она была его первой любовью, в том смысле, что он любил многих девушек, но Лили была первой, полюбившей его в ответ.
— Лили, я же тебя люблю.
И тогда, при свечах, произошло еженощное соитие, деяние, описанию не поддающееся.
— Что значит развлекаться?
— Что?
— Это значит притворяться Шехерезадой.
— Лили, ты все время забываешь, какой я гордый. Мэтью Арнольд. «Все лучшее из слов и мыслей». Ф.-Р. Ливис. «Ощутил жизнь во всей ее созидательной мощи». К тому же она для меня слишком высокая. Не мой тип. Ты, Лили, мой тип.
— М-м. Ты не такой гордый, как раньше был. Ничего похожего.
— Нет, такой… Все дело в ее характере. Она милая, добрая, веселая, умная. И хорошая. Вот это действительно отталкивает.
— Знаю. Тошнит от такого. И потом, она выросла чуть ли не на фут. — Лили успела проснуться полностью и говорила с возмущением. — Причем почти все ушло в шею!
— Да, шея нехилая.
Лили уже много раз высказывалась по поводу Шехерезады и ее шеи. Она сравнивала подругу с лебедем, а иногда — в зависимости от настроения — со страусом (а один раз — с жирафом).
— В прошлом году она была… — сказала Лили. — Что вообще произошло с Шехерезадой?
Однажды утром Шехерезада проснулась, стряхнула беспокойные сновидения и обнаружила, что, лежа в постели, превратилась в… Конечно, в знаменитом рассказе Грегор Замза (произн.!) преобразился в «страшное насекомое», или, по-другому, в «гигантского жука», или, по-другому — и это, по твердому мнению Кита, был лучший из переводов, — в «чудовищного таракана». В случае Шехерезады превращение было чудесным вознесением. Однако остановиться на соответствующем животном Кит не мог. Лань, дельфин, снежный леопард, крылатый конь, райская птица…
Но сначала — прошлое. Лили с Китом расстались, потому что Лили хотела вести себя как парень. В том-то и заключалась суть дела: девушки, ведущие себя как парни, — такое настроение начинало охватывать массы, и Лили хотелось попробовать.