— Что это за подарок, если даритель не предлагает его, пока ему что‑то не понадобилось от одариваемого?
— Я пытался отдать его вам при нашей первой встрече. Вы захлопнули крышку люка перед моим носом.
Илатту обмакивает лезвие в воду и протирает его клочком бумаги.
— Вспыльчивость, — признается доктор, — иной раз берет верх надо мной. А кто… — Маринус нацеливает палец на нотную папку, — …композитор?
Якоб читает заглавие: «Шедевры Доменико Скарлатти для клавесина или фортепиано, избранное из коллекции манускриптов, собранной Муцио Клементи… Лондон, которые можно приобрести у господина Броудвуда, изготовителя клавесинов, на Грэйт-Палтни-стрит, Голден-сквер».
Кричит дэдзимский петух. Громкий топот доносится с Длинной улицы.
— Доменико Скарлатти, да? Долгий он прошел путь, чтобы попасть сюда.
Безразличие Маринуса, подозревает Якоб, слишком нарочитое, чтобы быть искренним.
— Теперь ему предстоит не менее долгий обратный путь, — Якоб поворачивается к двери. — Не смею больше вас тревожить.
— О-о, подождите, Домбуржец. Дуться вам не к лицу. Госпожа Аибагава…
— Не куртизанка, я знаю. Не представляю ее себе такой. — Якоба так и подмывает рассказать Маринусу об Анне, но он не доверяет доктору до такой степени, чтобы открыть ему свое сердце.
— А какой, — спрашивает Маринус, — вы ее себе представляете?
— Как… — Якоб ищет подходящее сравнение. — Как книгу, обложка которой завораживает и очень хочется посмотреть страницы. Ничего более.
Сквозняк распахивает скрипучую дверь лазарета.
— Тогда позвольте сделать вам предложение: вернитесь сюда к трем часам, и у вас будет двадцать минут в лазарете на знакомство со страницами, которые госпожа Аибагава соблаговолит вам показать, — но дверь при этом останется открытой все время, и как только вы выкажете хоть на йоту меньше уважения, чем выказали бы своей сестре, Домбуржец, мой гнев будет вселенским.
— Тридцать секунд встречи за каждую сонату… слишком уж дешево.
— Тогда вам и вашему подарку известно, где находится дверь.
— Сделка не состоялась. Доброго вам дня, — Якоб выходит и щурится от поднимающегося к зениту солнца.
Он идет по Длинной улице к Садовому дому, останавливается и ждет, стоя в тени.
В это жаркое утро цикады стрекочут очень уж громко и пронзительно.
Под соснами смеются Туоми и Оувеханд.
«Дорогой Иисус, — думает Якоб, — как же мне здесь одиноко!»
Илатту не послан ему вслед. Якоб сам возвращается в больницу.
— Ну что же, по рукам. — Бритье Маринуса закончено. — Но мы должны обдурить шпиона. Моя лекция после обеда будет о человеческом дыхании, и я предполагаю наглядно иллюстрировать свои слова. Я попрошу Ворстенбоса прислать вас в качестве демонстратора.
Якоб слышит собственный голос: «Согласен».
— Поздравляю, — Маринус вытирает руки. — Маэстро Скарлатти, если позвольте?
— Но вознаграждение выплачивается по исполнении.
— О? Моего слова джентльмена недостаточно?
— Буду у вас без пятнадцати три, доктор.
Фишер и Оувеханд замолкают, как только Якоб входит в бухгалтерию.
— Приятно и прохладно, — говорит вошедший, — здесь, по крайней мере.
— А по мне, — Оувеханд поворачивается к Фишеру, — жарко и муторно.
Фишер фыркает, как конь, и удаляется к своему столу, самому большому.
Якоб, надев очки, оглядывает полку, где должны лежать гроссбухи последнего десятилетия.
Якоб, надев очки, оглядывает полку, где должны лежать гроссбухи последнего десятилетия.
Только вчера он вернул туда тома с записями, начиная с 1793 года и заканчивая 1798–м, а теперь их там нет.
Якоб смотрит на Оувеханда; Оувеханд мотает головой в сторону сгорбившейся спины Фишера.
— Вы не знаете, где находятся тома с девяносто третьего по девяносто восьмой годы, господин Фишер?
— Я знаю, где что находится в моем кабинете.
— Тогда соблаговолите сказать, где найти гроссбухи с девяносто третьего по девяносто восьмой годы?
— Зачем они вам понадобились… — Фишер оглядывает кабинет, — конкретно?
— Чтобы продолжить работу, порученную мне директором Ворстенбосом.
Оувеханд нервно бубнит себе под нос мелодию какой‑то веселенькой песенки.
— Ошибки, — Фишер выделяет каждое слово, — здесь, — пруссак с грохотом кладет перед собой кучу книг, — случаются не потому, что мы обманывали Компанию, — он запинается, — а потому, что Сниткер запретил нам вести точные записи.
Дальнозоркий Якоб снимает очки, и лицо Фишера чуть расплывается.
— Кто обвинил вас в обмане Компании, господин Фишер?
— Мне надоело… вы слышите? Надоело! Это нескончаемое следствие!
Сонные волны мерно бьются о Морскую стену.
— Почему директор, — спрашивает Фишер, — не поручил мне восстановить бухгалтерские книги?
— Но это же логично: назначить проверяющим человека, никак не связанного с правлением Сниткера.
— Значит, я тоже вор? — ноздри Фишера раздуваются. — Признайтесь! Вы копаете под нас всех! Только попробуйте это отрицать!
— Директор хочет только одного, — отвечает Якоб. — Достоверности.
— Моя логика, — кричит Фишер, угрожающе тыча указательным пальцем в сторону Якоба, — уничтожит вашу ложь! Берегитесь, в Суринаме я застрелил больше чернокожих, чем клерк де Зут сможет сосчитать на своем абаке. Нападете на меня, и я раздавлю вас, как таракана.
Вот так. — Вспыльчивый пруссак передает гору гроссбухов в руки Якоба. — Вынюхивайте, ищите «ошибки». Я иду к господину ван Клифу, чтобы обсудить… увеличение прибыли для Компании в этом торговом сезоне!
Фишер нахлобучивает шляпу и уходит, хлопнув дверью.
— Это комплимент, — говорит Оувеханд. — Вы заставили его занервничать.
«Я лишь хочу исполнить свой долг», — думает Якоб.
— Занервничать из‑за чего?
— Из‑за десяти дюжин ящиков, помеченных «Камфора из Кумамото», отгруженных в девяносто шестом и девяносто седьмом годах.
— В них перевозили совсем не камфору из Кумамото?
— Камфору, но на четырнадцатой странице наших книг указаны двенадцатифунтовые ящики, а в японских книгах, как скажет вам Огава, записано тридцатишестифунтовые, — Оувеханд идет к кувшину с водой. — В Батавии, — продолжает он, — некий Иоханнес ван дер Брок, таможенник, продает излишек. Зять члена совета Ост-Индской компании ван дер Брока. Легко и изящно. Воды?
— Да, пожалуйста. — Якоб пьет. — И вы рассказываете мне об этом, потому что…
— Инстинкт самосохранения, ничего больше. Господин Ворстенбос здесь на пять лет, да?
— Да, — Якоб врет, потому что должен. — И я отработаю с ним свой контракт.
Жирная муха неторопливо выписывает овал сквозь свет и тени.
— Когда Фишер прозреет и сообразит, что обхаживать и умасливать надо Ворстенбоса, а не ван Клифа, он вонзит нож в мою спину.