Ну я, наверное, выглядела встревоженной… — Отане гладит кота. — …всеми этими историями о чужеземцах. Но она меня убедила, что голландский доктор очень хороший учитель и даже знаком с настоятелем Эномото.
Шорох крыльев доносится из трубы над очагом. Сова охотится.
Потом, через шесть недель, пришла самая ужасная новость за последние годы жизни Отане.
Госпожа Аибагава собиралась стать монахиней в храме на горе Ширануи.
Отане попыталась встретиться с госпожой Аибагавой в гостинице Харубаяши в ночь перед тем, как ее увезли на гору, но ни знакомство с ней, ни тот факт, что она дважды в год приносила в храм лечебные травы, не убедили монаха нарушить запрет на разговоры. Она даже не смогла передать ей письмо. Ей сказали, что в ближайшие двадцать лет новой сестре — монахине нет и не будет никакого дела до мирской жизни. «И что за жизнь, — гадает Отане, — будет у нее в том месте?»
— Никто не знает, — бормочет она, отвечая самой себе, — и это проблема.
Она вспоминает то немногое, что знает о храме на горе Ширануи.
Это духовный дом владыки — настоятеля Эномото, даймё феода Киога.
Богиня храма покровительствует плодородию вод и рисовых полей Киоги.
Никто, кроме учителей и аколитов ордена, не может ни зайти туда, ни выйти.
Этих людей около шестидесяти, а сестер — монахинь — порядка дюжины. Сестры живут в своем Доме внутри храмовых стен под надзором настоятельницы. По словам слуги гостиницы Харубаяши, женщины с такими изъянами кожи и тела, в большинстве своем, закончили бы свои дни в борделях, развлекая клиентов, а настоятель Эномото славится тем, что дает этим несчастным шанс на лучшую жизнь…
— …но, конечно же, — волнуется Отане, — не для дочери самурая — доктора…
— С обожженным лицом выйти замуж сложнее, — бормочет она, — но не скажешь, что невозможно.
Фактов мало, а потому множатся слухи. Многие жители деревни слышали, что бывшие сестры Ширануи получали дома и пенсии в награду за служение богине, но ни одна вышедшая на пенсию монахиня не останавливалась в Курозане, и ни один селянин никогда не говорил с ними. Бунтаро, сын кузнеца, который служит в охране Ворот — на — полпути в ущелье Мекура, утверждает, что учитель Кинтен учит монахов искусству убивать, и по этой причине храм закрыт для всех. Игривая служанка в гостинице рассказывала об охотнике, который клялся, что видел крылатых женщин, одетых монахинями, летающих над Голым пиком, вершиной Ширануи. Тем же днем свекровь племянницы Отане в Курозане заметила, что семя монахов такое же живое, как и у обычных мужчин, и спросила, сколько бушелей травы ангелов заказывал храм. Отане отрицала — и говорила чистую правду, — что приносила траву для вызывания абортов учителю Сузаки, и тут же поняла, что свекровь именно это и интересовало.
Селяне обмениваются слухами, но отлично знают, что искать реальные ответы — себе дороже. Они гордятся соседством с таким закрытым монастырем, и им платят за поставку продовольствия. А задавать слишком много вопросов все равно, что кусать руку дающего.
«Монахи, скорее всего, монахи, — надеется Отане, — а сестры живут, как монахини…»
Она слышит умиротворяющую тишину падающего снега.
— Единственное, — говорит Отане своему коту, — что мы можем сделать для госпожи Аигабавы — попросить Богородицу защитить ее.
Размером с ящик, обшитая деревянными панелями ниша в стене из бамбука и глины похожа на обычные алтарные альковы селян. В ней хранятся посмертные таблички родителей Отане и треснутая ваза с несколькими зелеными веточками. Проверив дверную задвижку дважды, Отане вынимает вазу и сдвигает заднюю панель.
Проверив дверную задвижку дважды, Отане вынимает вазу и сдвигает заднюю панель. В этом маленьком тайнике хранятся настоящие сокровища дома Отане и ее рода: с белой глазурью, с голубым орнаментом, с трещинками, запыленными от древности, статуэтка Марии — самы, матери Иису — сама и Владычицы Небесной, изготовленная давным-давно по подобию Каннон, богини милосердия. Она держит ребенка на руках. Дедушка дедушки Отане, как гласит история, получил ее от одного святого человека по имени Хавьер, приплывшего в Японию из Рая на волшебном летающем корабле, который тянули золотые лебеди.
Отане опускается на отзывающиеся болью колени с четками из желудей в руках.
— Святая Мария — сама, мать Адана и Ева, которые украли у Бога — доно священный плод хурмы, Мария сама, мать Паппы Марудзи, с его шестью сыновьями на шести каноэ, которые пережили великий потоп, очистивший все земли, Мария, мать Иису — сама, которого распяли на кресте за четыреста серебряных монет, Мария — сама, услышь мою…
«Треснул сучок… — Отане задерживает свое дыхание, — …под ногой человека?»
Большинство из десяти или двенадцати семейств в Курозане, обосновавшихся в деревне раньше других, были, как и семья Отане, тайными христианами, но соблюдать осторожность следовало всегда. Никто не пощадит ее седые волосы, если узнают о ее веровании; лишь отказ от своей веры и выдача всех ее последователей могут заменить смерть ссылкой, но тогда Сан — Петоро и Сан — Павро отвергнут ее у ворот рая, а когда морская вода станет маслом и мир загорится, она упадет в ад, называемый Бенбо.
Травница убеждена, что снаружи никого нет.
— Дева Мать, это Отане из Курозане. Снова эта старуха молит Богоматерь помочь госпоже Аибагаве в храме Ширануи и охранить ее от болезней, и прогнать злых духов и… и опасных мужчин. Пожалуйста, верните ей все, что у нее взяли.
«Не ходило даже слухов о том, — думает Отане, — что из монастыря когда‑либо отпускали молодую монахиню».
— Но если эта старуха просит слишком много у Марии — самы…
Боль в одеревеневших коленях Отане расползается к бедрам и лодыжкам.
— …пожалуйста, просто скажите госпоже Аибагаве, что ее подруга, Отане из Курозане, думает…
Что‑то стучит по входной двери. Отане ахает. Пес вскочил, рычит…
Отане опускает деревянную панель, когда в дверь стучат второй раз.
Пес лает. Она слышит мужской голос. Она приводит в порядок ящик. Она возвращает на место вазочку.
После третьего стука идет к двери и громко говорит:
— Здесь нечего украсть.
— Это, — отвечает слабый мужской голос, — дом травницы Отане?
— Могу я сначала спросить имя моего почтенного гостя в столь поздний час?
— Джирицу Акатокияму, — отвечает гость, — так меня звали…
Отане удивлена, услышав имя аколита учителя Сузаку.
«Может, Мария — сама, — задается она вопросом, — приложила к этому руку?»
— Мы видимся в Гостевом доме храма, — продолжает голос, — дважды в год.
Она открывает дверь занесенной снегом фигуре, завернутой в теплые одежды и с бамбуковой шляпой на голове. Он переступает порог, и снег влетает с ним.
— Садитесь к огню, аколит, — Отане захлопывает дверь. — Плохая ночь. — Она ведет его к деревянной табуретке.
С усилием он освобождается от шляпы, капюшона и горных сапог.
Он выдохся, лицо осунувшееся, глаза не от мира сего.
«Вопросы потом, — думает Отане. — Сначала он должен согреться».
Она наливает чаю и обжимает кружку его замерзшими пальцами.