Четырнадцать ртов — Яиои сегодня отсутствует — жуют, чавкают, проглатывают.
«Какие деликатесы ест сейчас мачеха?» — ненависть бушует в душе Орито.
Каждая сестра оставляет несколько зерен риса для духов ее предков.
Орито тоже так делает, полагая, что в этом месте ей нужны любые союзники.
Настоятельница Изу бьет в цилиндрический гонг: завтрак закончен. Пока Садае и Асагао собирают посуду, красноглазая Хашихиме спрашивает настоятельницу Изу о больном аколите Джирицу.
— Его лечат в келье, — отвечает настоятельница. — У него трясучая лихорадка.
Несколько сестер прикрывают рты и тревожно шепчутся.
«Зачем жалеть, — очень хочется спросить Орито, — одного из ваших тюремщиков?»
— Грузчик из Курозане умер от этой болезни: бедный Джирицу, может, вдохнул в себя его дыхание. Учитель Сузаку попросил нас молиться о выздоровлении аколита.
Большинство сестер энергично кивают и обещают молиться.
Настоятельница Изу переходит к дневным поручениям.
— Сестры Хацуне и Хашихиме продолжат ткать, как и вчера. Сестра Кирицубо подметает коридоры. Сестра Умегае скручивает лен на складе в бечевки с сестрами Минори и Югири. В Час Лошади они идут в Большой Храм натирать полы. Сестра Югири может быть освобождена от этого, если пожелает, из‑за своего Дара.
«Какие отвратительные, лживые слова, — думает Орито, — в которые облекаются уродливые мысли».
Каждая голова в комнате оборачивается на Орито. Она снова озвучила свои мысли.
— Сестры Хотару и Савараби, — продолжает настоятельница, — вытирают пыль в Молитвенном зале, затем чистят общие уборные. Сестры Асагао и Садае, конечно, будут на кухне, а сестра Кагеро и наша самая новая сестра… — более жесткий взгляд на Орито, говорящий: «Посмотрим, сможет ли наша утонченная дама работать так же, как ее слуги», — …идут в прачечную. Если сестра Яиои будет чувствовать себя лучше, она может присоединиться к ним.
В прачечной, длинной комнате рядом с кухней — два очага для нагрева воды, две огромные ванны для стирки и ряд бамбуковых шестов, на которых сушится белье. Орито и Кагеро носят ведра с водой из бассейна посередине двора. Чтобы наполнить каждую ванну, нужно сходить 40–50 раз за водой, и потому они не разговаривают друг с другом. Поначалу дочь самурая уставала от работы, но сейчас ее ноги и руки окрепли, и волдыри на ладонях сменила толстая кожа. Яиои следит за огнем в очагах.
— Скоро, — начинает дразниться Жирная Крыса, балансируя на борту тележки с отходами, — твой живот станет таким же, как у нее.
— Я не позволю этим псам дотронуться до меня, — бормочет Орито. — Меня здесь уже не будет.
— Твое тело — больше не твое, — ухмыляется Жирная Крыса, — а Богини.
Орито поскальзывается на кухонной ступеньке и разливает ведро.
— Уж и не знаю, как бы мы, — холодно говорит Кагеро, — справлялись без тебя.
— Пол все равно надо помыть, — Яиои помогает Орито протереть тряпками пол.
Когда вода в котлах становится теплой, Яиои выливает ее на одеяла и ночные рубашки. Деревянными щипцами Орито переносит их, отяжелевшие, капающие водой, в прачечные тиски — наклоненный стол с прижимной крышкой, которую закрывает Кагеро, чтобы отжать воду из белья. Потом Кагеро развешивает мокрое белье на бамбуковых шестах. Через кухонную дверь Садае делится с Яиои сном прошлой ночи. «Послышался стук в ворота. Я вышла из моей комнаты — происходило все летом — но не чувствовалось, лето это, или ночь, или день… Наш Дом опустел. Стук продолжался, и я тогда спросила: «Кто там?» И мужской голос ответил: «Это я, это Иваи».
Стук продолжался, и я тогда спросила: «Кто там?» И мужской голос ответил: «Это я, это Иваи».
— Сестра Садае получила первый Дар, — Яиои объясняет Орито, — в прошлом году.
— Родила в пятый день пятого месяца, — добавляет Садае, — в день Мальчиков.
Дата вызывает у женщин воспоминания о развевающихся флагах в форме карпа и праздничных невинных играх.
— И настоятель Генму, — продолжает Садае, — назвал его Иваи, в честь празднования.
— Семья пивоваров в Такамацу, — говорит Яиои, — по фамилии Такаиши, усыновила его.
Орито скрыта облаком пара.
— Понимаю…
— Саткнитесь, — прерывает их Асагао, — ласкасы фай о сфоем сне, сестла…
— Ну, — продолжает Садае, отскребывая корочку сгоревшого риса, — я удивилась, что Иваи вырос так быстро, и заволновалась, что его накажут, раз он нарушил правило не возвращаться на гору Ширануи. Но… — она смотрит в сторону Молитвенного зала и понижает голос, — …я отодвинула засов внутренних ворот…
— Сасоф, — спрашивает Асагао, — гофолишь, был с тфоей столоны фолот?
— Да, именно. Тогда я не обратила внимания. Значит, ворота открываются…
Яиои нетерпеливо восклицает:
— Что ты увидела, сестра?
— Сухие листья. Нет Дара, нет Иваи, просто сухие листья. И ветер их унес.
— Это, — Кагеро налегает изо всех сил на рычаг прижимной крышки, — плохой знак.
Садае расстроена категоричностью Кагеро.
— Ты так думаешь, сестра?
— Как может превращение твоего Дара в сухие листья быть хорошим знаком?
Яиои размешивает воду в котле.
— Сестра Кагеро, ты огорчаешь Садае.
— Просто говорю правду, — отвечает Кагеро, отжимая белье, — как думаю.
— Мошешь ты скасать, — Асагао спрашивает Садае, — кто был отес Ифаи по холосу?
— Точно, — говорит Яиои. — Твой сон — ниточка к отцу Иваи.
Даже Кагеро становится интересно.
— Какие монахи были твоими Дарителями?
Входит экономка Сацуки с ящиком мыльных орехов.
Яркий закат окрашивает снежные вены Голого пика в кровавую рыбью розовизну, и свет вечерней звезды пронзает глаз, словно игла. Дым и запахи стряпни просачиваются от кухни. За исключением двух поварих, назначенных на неделю, женщины свободны в своих занятиях, пока учитель Сузаку не прибыл к ужину. Орито отправляется на прогулку, раз за разом обходит внутренний двор Дома против часовой стрелки, чтобы отвлечь тело от нарастающей жажды «Утешения». Несколько сестер собралось в Длинном зале, выбеливают друг дружке лица или чернят зубы. Яиои отдыхает в своей келье. Слепая сестра Минори учит Садае играть на кото «Восемь миль горного перехода». Умегае, Хашихиме и Кагеро тоже прогуливаются по внутреннему двору, только по часовой стрелке. Орито обязана останавливаться и пропускать их. В тысячный раз со времени своего похищения ей хочется, чтобы у нее появилась возможность написать письмо. Непроверенные письма во внешний мир, она знает, запрещены, и она скорее сожгла бы все, написанное ею, из страха открыть истинные мысли. «Но кисточка для письма, — думает она, — это отмычка для сознания узника». Настоятельница Изу обещала подарить ей письменный набор после того, как будет подтверждено получение ею первого Дара.
«Как я решусь на такое, — Орито передергивает, — и буду жить после этого?»
Когда она поворачивает у следующего угла, Голый пик уже не розовый, а серый.