Выйдя наружу, под ослепительное солнце, негодующий клерк видит перед собой переводчика Огаву, его слугу и пару инспекторов: все четверо вспотевшие и суровые.
— Господин де Зут, — говорит Огава, — я хотел бы поговорить с вами о книге, которую вы привезли. Это очень важное дело…
Якоб пропускает начало следующей фразы из‑за нахлынувшей тошноты и сосущего ужаса.
«Ворстенбос не сможет спасти меня, — думает он, — да и зачем ему это?»
— …и потому я крайне удивился, найдя такую книгу… господин де Зут?
«Моя карьера загублена, — думает Якоб, — меня ждет тюрьма, и Анна потеряна навеки…»
— Куда, — удается выдавить из себя будущему узнику, — меня препроводят?
Длинная улица качается из стороны в сторону. Клерк закрывает глаза.
— Пре — водят? — пытается повторить последнее слово Огава. — Мой голландский часто подводит меня.
Сердце клерка стучит, как сломанный насос.
— Разве это по-человечески, так играть со мной?
— Играть? — замешательство Огавы нарастает. — Это пословица, господин де Зут? В сундуке господина де Зута я нашел книгу господина… Адаму Сумиссу.
Якоб широко открывает глаза: длинная улица больше не качается.
— Адама Смита?
— Адама Смита, простите. «Богатство народов»… так, ведь?
«Именно так, да, — думает Якоб, — но пока что я не могу поверить своему счастью».
— На английском языке читать мне довольно‑таки сложно, а потому я купил голландский перевод в Батавии.
Огава удивляется:
— Адам Смит — не голландец? Англичанин?
— Ему бы не понравилось, если бы вы его так нашали, господин Огава! Смит — шотландец, живет в Эдинбурге. Но вы точно говорите о книге «Богатство народов»?
— О какой же еще? Я — рангакуша, изучаю голландскую науку. Четыре года тому назад я попросил на время «Богатство народов» у директора Хеммея. Начал переводить, чтобы принести в Японию «теорию политической экономики». Но правитель Сацумы предложил за нее директору Хеммею много денег, и я вернул книгу. Книгу продали до того, как я ее дочитал.
Раскаленное солнце закрыто тенью лаврового дерева, которое как будто пылает в его лучах.
«И воззвал к нему Бог, — думает Якоб, — из средины куста…»
Крючкоклювые чайки и потрепанные воздушные змеи прочерчивают голубое небо.
«…и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я!»
— Я пытаюсь раздобыть другой экземпляр, но… — Огава пожимает плечами, — …но слишком велики трудности.
Якоб прилагает невероятные усилия, чтобы не расхохотаться радостным детским смехом.
— Я понимаю.
— И вдруг этим утром в вашем сундуке я нахожу Адама Смита! К моему огромному удивлению! И, честно говоря, господин де Зут, я бы хотел купить у вас эту книгу или арендовать…
На другой стороне улицы, в саду, верещат и верещат цикады.
— Книга Адама Смита не продается, и не сдается в аренду, — отвечает голландец, — но вам, господин Огава, я отдаю ее, и отдаю с радостью, во временное пользование. Можете держать ее у себя, сколько пожелаете.
Глава 4. РЯДОМ С УБОРНОЙ У САДОВОГО ДОМИКА НА ДЭДЗИМЕ
До завтрака 29 июля 1799 г.
Якоб выходит из жужжащей насекомыми темноты и видит, как его домашнего переводчика Ханзабуро допрашивают два инспектора. «Они требуют от вашего боя, — младший клерк Понк Оувеханд словно материализуется из воздуха, — чтобы тот поковырялся в ваших какашках, посмотрел, чем вы срете.
«Они требуют от вашего боя, — младший клерк Понк Оувеханд словно материализуется из воздуха, — чтобы тот поковырялся в ваших какашках, посмотрел, чем вы срете. Три дня тому назад я пытками свел в раннюю могилу моего первого шпика, и Гильдия переводчиков прислала мне эту шляпную вешалку, — Оувеханд мотает головой в сторону худого и высокого молодого человека, стоящего позади него. — Его зовут Кичибей, но я прозвал его Лишаем за то, что вечно липнет ко мне. Но, в конце концов, я возьму над ним верх. Грот поставил десять гульденов, что я не смогу измотать его до ноября. Так я еще не начинал, а пора бы, так?
Инспекторы замечают Кичибея и подзывают его.
— Я иду на работу, — говорит Якоб, вытирая ладони.
— Мы должны приходить до того, как остальные нассут вам в кофе.
Два клерка идут по Длинной улице мимо двух беременных олених.
— Отменное мясо, — комментирует Оувеханд, — рождественский ужин.
Доктор Маринус и раб Игнатиус поливают водой грядку с дынями.
— Еще один день в печке, доктор, — говорит Оувеханд через забор.
Маринус, конечно же, его слышит, но не утруждает себя поворотом головы в их сторону.
— Он вежлив лишь со своими учениками, — жалуется Оувеханд Якобу, — и с его красавцем индийцем, а также являл собой саму доброту, как рассказывал ван Клиф, когда умирал Хеммей, а уж если его ученые друзья принесут ему какую‑нибудь траву или мертвую морскую звезду, тут он рассыпается в любезностях! И чего он ведет себя с нами, как Старый Хрыч?! В Батавии даже французский консул — заметьте, французский консул — называл его un buffalo insufferable, — Оувеханд откашливается.
Группа грузчиков — японцев собирается на Перекрестке, готовясь переносить с сампанов на сушу чугунные чушки. Заметив Якоба, они вновь начинают подталкивать друг друга и ухмыляться. Клерки сворачивают в переулок Костей, чтобы избежать пристальных взглядов.
— Только не говорите мне, что вам не нравится повышенное внимание, — поворачивается к нему Оувеханд, — господин Рыжеволосый.
— Но мне точно не нравится, — возражает Якоб. — Мне совсем не нравится.
Два клерка поворачивают на аллею Морской стены и подходят к Кухне.
Ари Грот ощипывает птицу, сидя под навесом из сковород и кастрюль. Масло шипит, горка блинов растет, а прибывшие издалека разрезанный пополам круг эдамского сыра и кислые яблоки лежат на двух трапезных столах. Пиет Баерт, Иво Ост и Герритсзон едят за столом работников; Петер Фишер, старший клерк, и Кон Туоми, плотник — за столом чиновников. Сегодня понедельник, и Ворстенбос, ван Клиф и доктор Маринус завтракают в комнате для совещаний.
— А мы тут гадаем, — говорит Грот, — куды вы, ребята, пропали, а?
— Начнем с горшочка соловьиных языков, маэстро, — отвечает Оувеханд, тыкая пальцем в слипшийся хлеб и прогорклое сливочное масло, — потом продолжим пирогом из рябчиков и голубики с артишоками в сметане и закончим айвой и бело-розовым бисквитом со взбитыми сливками.
— Вечнозеленые шутки господина О., — говорит Грот, — веселят нас каждый день.
— А это, — всматривается Оувеханд, — не фазанья ли задница у вас в руках?
— Зависть, — осуждающе цыкает повар, — один из семи смертных грехов, так ведь, господин де 3.?
— Так говорят, — Якоб стирает кровавый след с яблока. — Да.
— Мы только что сварили вам кофе, — Баерт протягивает чашку, — душистый и свежий.
Якоб смотрит на Оувеханда, который мимикой отвечает ему: «Что я говорил».