Я требую ясно выраженного и абсолютного подчинения моим законам.
– Тогда, мой король, находясь в здравом уме, я не могу требовать, чтобы епископы приняли эту присягу, – не отступал Бекет.
Генрих пришел в ярость. Его трясло от гнева. Он встал и быстрым шагом вышел из зала.
– Пусть твои женщины поскорее собираются, – ворвавшись в ее покои, сказал Генрих Алиеноре.
– Что случилось? – спросила она, поднимаясь, и ее вышивка упала на пол.
Маленькая Матильда и Алиенора оставили свои кегли и с опаской посмотрели на отца. Его гнев приводил их в ужас. Мамилла, увидев встревоженные детские лица, поставила кубок, опустилась на колени и покатила шар, надеясь отвлечь их.
– Это все Бекет! – прошипел Генрих. – Он снова не подчинился мне! На Совете, перед моими лордами, властями телесными и духовными. Он занял сторону своих преступных клириков, восстал против моих реформ. И в конце концов запретил епископам приносить присягу в поддержку моих законов. Такое неподчинение – предательство чистой воды!
Алиенора налила вина и протянула мужу кубок. Он проглотил вино и возобновил свою тираду:
– Я не собираюсь это терпеть! Он за все заплатит мне.
– И что ты собираешься делать? – спросила Алиенора.
Она приняла решение никогда больше не критиковать Бекета, только поддерживать Генриха, когда ему требуется поддержка. Так она собиралась поправить их отношения, которым нанесла такой ущерб в ту жуткую июльскую ночь.
Генрих тяжело опустился на пустой стул и уставился на огонь. Он свирепо дышал, а когда наконец заговорил, голос его зазвучал спокойнее, решительнее:
– Для начала я конфискую все богатые земли и замки, которыми наделил его, когда он был канцлером. Пусть узнает, что такое потеря моей благосклонности.
Король встал и начал расхаживать по комнате. Девочки по кивку матери убрались подальше, чтобы не мешать, и устроились на сиденье у окна, откуда со страхом наблюдали за отцом. Алиенора успокаивающе улыбнулась им, потом обратилась к Генриху:
– Справедливо ли это после всего, что он сделал? Наш сын и наследник до сих пор остается на попечении Томаса. Ты не забыл?
– Нет, конечно, это несправедливо! – бушевал Генрих. – Я немедленно прикажу забрать у него мальчишку.
– Пусть он вернется ко мне, – попросила Алиенора, но муж посмотрел на нее так, будто она сошла с ума.
– Генри уже восемь лет – слишком много, чтобы им командовали женщины, – сказал он голосом, не допускающим возражений. – У него будет собственный дом и свои слуги.
Алиенора подавила разочарование и сказала, что это более подобает королевскому сыну.
– Но я хочу видеть его хотя бы изредка, – с надеждой проговорила она.
– Конечно, – ответил Генрих.
Но мысли его были заняты другим: короля не отпускало предательство Бекета. Он был словно одержимый. Алиеноре хотелось утешить мужа, но она прекрасно знала, что он не примет ее утешения.
– Так мне собираться? – спросила она. – Мы уезжаем?
Генрих вздохнул. Королевский гнев стихал понемногу, по мере того как в его голове созревал план мести.
– Нет, не надо. Я поторопился. Завтра я поеду на охоту, после чего мне наверняка станет лучше. И тогда я смогу спокойно обдумать и решить, что делать дальше.
– Тогда тебе лучше спуститься и сказать, чтобы они разгрузили телеги и вьючных мулов, – улыбнулась Алиенора.
– Это им понравится! – с усталой улыбкой ответил Генрих, покидая ее.
Двор и все лорды Англии, духовные и светские, набились в склеп, кто не поместился, пристроился рядом.
Алиенора стояла на почетном переднем месте с королем и детьми, радуясь тому, что рядом ее старший сын. Рост и достоинство Молодого Генриха за последние годы подросли, и теперь он носил свой высокий титул, как мантию. Она должна была признать, что этим они обязаны Бекету.
Бекет присутствовал на церемонии, поэтому атмосфера в аббатстве была такой напряженной. Он стоял лицом к лицу с Генрихом, и разделяла их лишь полоска пола, выложенного декоративными плитками, а воздух вокруг, казалось, насыщен враждебностью. Но внешне все выглядело благопристойно. Король и архиепископ обменялись поцелуями, и Бекет с мрачной сосредоточенностью приступил к проведению длительной церемонии, его умное лицо, точеные черты приняли величественное, отстраненное выражение.
Рядом с Алиенорой переминался с ноги на ногу Ричард. Он вообще не умел стоять спокойно, любил скакать на своем коне, сражаться на деревянных мечах – мальчик уже стал искусным фехтовальщиком. Но рука матери на плече утихомиривала его. Ричард – точная копия отца, думала Алиенора. Она обвела взглядом детей, которые поклялись, что будут вести себя подобающе. Они с торжественным видом стояли перед столь величественным собранием, исполненные ощущения важности происходящего события.
Генрих наблюдал за церемонией прищуренными стальными глазами. Он с нетерпением ждал этого дня, чувствуя: сколько бы он ни сделал, все будет мало, чтобы достойно почтить память того святого, чью канонизацию он отстаивал с такой страстью… А теперь все испорчено присутствием Томаса Бекета. Черт его побери! – думал Генрих, и гнев бушевал в его душе. Что же такое случилось с Томасом? Он, казалось, делал все возможное, чтобы спровоцировать короля. Взять хотя бы дело Уильяма Эйнсфорда – одного из вассалов Генриха. Вопрос гроша ломаного не стоил: речь шла о каком-то клочке земли, но лорду архиепископу нужно было оскорбиться и отлучить этого человека. Что хотел этим доказать Томас? Что он сильнее короля?
Алиенора незаметно толкнула мужа локтем, и Генрих понял, что забыл, где находится и по какому поводу. Он взял себя в руки – он просто одержим этим чертовым Бекетом! «Перетяни на свою сторону общественное мнение», – написала ему мать-императрица. Ну хорошо, он сделает это. Но сначала должен сосредоточиться на происходящем.
Теперь открывали склеп. За шестьдесят лет до этого монахи Вестминстера подняли крышку гроба и обнаружили, что тело Исповедника не разложилось. Генрих был рад, что приказал аббату тайно заглянуть в саркофаг, дабы убедиться, что тело до сих пор сохраняется. Хотя бы ради дочерей, у которых глаза расширились от ужаса. Матильда прижала руку ко рту. Маленький Жоффруа, как видел теперь Генрих, смотрел на происходящее с интересом и любопытством. Жоффруа – умный мальчик, бесстрашный и хитрый, он далеко пойдет, с гордостью думал отец.
По толпе прошел почтительный шепоток, когда из могилы появилось тело святого в золотой одежде. Кожа его съежилась и потемнела, глаза впали, но нос оставался на месте. Король, королева и пэры получили возможность посмотреть на тело, потом его завернули в драгоценный шелк, с почетом положили в ослепительный золотой гроб, инкрустированный драгоценными камнями. Генрих и его главные бароны подняли гроб на плечи и торжественной процессией прошли по клуатру аббатства, прежде чем положить его в новую гробницу. Потом торжественно спели «Te Deum Laudamus».
Когда церемония закончилась, король низко поклонился святилищу Святого Эдуарда, проскользнул незамеченный мимо архиепископа Бекета и вышел из церкви. Это великое событие должно было бы наполнить Генриха радостью, но сейчас его одолевало одно желание: расплакаться.
Беркхамстед, 1163 год
С обычным своим небрежением к правилам хорошего тона король ворвался в покои королевы. На лице его было выражение торжества.
– Он подчинился мне! – без всяких вступлений сообщил Генрих.