По дороге домой нам пришлось пройти мимо дома Пипицы.
— Эй, где это вы были? Я искала вас целый день! — крикнула она со своей веранды.
Мы ее не заметили и, когда она вдруг подала голос, растерялись и не знали, что ответить. Но, к счастью, она не повторила вопрос, а начала хвалиться:
— А мой папочка станет консулом Германии на нашем острове. Потому что он учился в Германии. Мама говорит, что мы будем давать приемы в консульстве. А мне сошьют кружевное платье цвета морской волны…
— Завтра нам все расскажешь, — перебила ее Мирто. — Нас уже домой зовут.
— Эй, вы так и не сказали, где вы были! — крикнула Пипица нам вдогонку.
Но мы уже далеко ушли.
Добравшись до дома, мы услышали знакомое «ПА ВУ ГА ДЕ КЕ ЗО НИ». Дедушка вернулся из города. Мы бегом помчались к Стаматине, но он перехватил нас на веранде, чтобы рассказать легенду о царе Мидасе, у которого были ослиные уши. «И держи это в секрете от всего мира», — сказал Мидас своему цирюльнику, когда тот снял с него шапочку, чтобы постричь царя, и увидел ослиные уши. Но цирюльник, который был страшным болтуном, чуть не лопнул от того, что не мог никому это рассказать. Тогда он вырыл в земле ямку и прокричал в нее: «У царя Мидаса ослиные уши!» В этой ямке вырос тростник, и, когда дул ветер, он шевелил своими листочками и шуршал: «У царя Мидаса ослиные уши!» Так об этом узнал весь мир.
— Вот видишь, дедушка тоже знает, — сказала Мирто, когда мы легли в постель.
— О Никосе? — удивилась я.
— Да, поэтому он нам и рассказал эту легенду о царе Мидасе.
Странный у нас дедушка! Мы и без царя Мидаса ни слова не скажем о нашем секрете!
Стаматина зашла в комнату закрыть ставни.
— Дождем пахнет.
— Почему они арестовали бы его, как только он сошел с парома? — спросила я шепотом.
— А ну-ка помолчи! — шикнула Стаматина и присела на мою кровать.
И Мирто тут же оказалась рядом.
— Нет, правда, почему? — пытала Стаматину и она.
— Потому что диктатура, и Никосу это не нравится, вот почему! А вы очень хорошо сделаете, если перестанете приставать со всякими «почему» да «отчего».
— Тогда почему не арестуют и дедушку, ведь и ему не нравится диктатура? — не унималась Мирто.
— Никос — другое дело.
— Какое другое? — воскликнули мы с Мирто в один голос.
— Сказала «другое» — и точка, — притворно рассердилась Стаматина.
— Ну что, спим сегодня вдвоем? — предложила Мирто, как только Стаматина вышла.
И устроилась поудобнее в моей кровати.
Я отодвинулась, чтобы ей было где лежать.
— ОЧСЧА, ОЧПЕЧА? — Мирто спросила первой.
— ОЧПЕЧА, ОЧПЕЧА, — отозвалась я.
— Почему ОЧПЕЧА, Мелия?
— Потому что все очень запуталось.
— Тогда и я ОЧПЕЧА, — решила Мирто.
Если бы сказка про Пиноккио была правдой, то нос Артеми должен был вырасти метра на три — от такого-то вранья. Но, должно быть, существуют ложь во благо и ложь во зло, и от благой нос расти не должен.
Прошло уже три дня с тех пор, как Никос спрятался на Мельнице со сломанным крылом. А нам предстояли «дни отчаяния», и какого! Мало того, что мы не могли пойти к Никосу, так еще и папа совсем с ума сошел!..
Эта, говорит, история с леопардом, путешествующим между Испанией и Самосом, добром не кончится. Так ему сказал Амстрадам Пикипикирам. Он даже тете Деспине передал просьбу, что неплохо было бы вспороть леопарду брюхо, а то вдруг что-то спрятано в соломе, которой он набит от лап до кончиков ушей.
Так ему сказал Амстрадам Пикипикирам. Он даже тете Деспине передал просьбу, что неплохо было бы вспороть леопарду брюхо, а то вдруг что-то спрятано в соломе, которой он набит от лап до кончиков ушей.
Нет, вы только послушайте: вспороть брюхо леопарду!
— Боюсь, — заявил папа, — что они направят жалобу в Афины, и Никос просто так не отделается.
Он как будто знал!..
А потом с визитом пришли Пипица и ее родители. Нам было очень трудно разговаривать с Большими неприятностями после ее предательства, пусть Никос и утверждает, что она не виновата.
В какой-то момент, когда мы уже совершенно одурели от рассуждений о ее драгоценном папочке, консульстве и каком-то Гитлере, мой взгляд зацепился за Артеми, которая промчалась прямо под нашей верандой. Мирто почти вывалилась за балюстраду, чтобы ее окрикнуть, но Артеми была уже далеко. Однако вскоре — нате вам, пожалуйста, — она вернулась. И снова убежала. И так несколько раз.
— Что это с ней? — прошептала мне Мирто на ухо.
— Вот увидишь, она хочет нам что-то сказать, точно тебе говорю.
Мы просто умирали от любопытства. Да только как нам избавиться от Больших неприятностей: Пипица вцепилась в нас, как мидия, — так Мирто про нее говорит.
Когда Пипица и ее родители наконец убрались, было уже слишком поздно, да и Артеми куда-то делась. Мы направились во двор помыть ноги под колонкой, и тут перед нами возникла Артеми собственной персоной.
— Я уж замучилась вас ждать, — говорит. — И я лопну, если не расскажу вам об этом.
Не успели мы даже рта раскрыть, чтобы поинтересоваться, о чем, собственно, речь, Артеми уже выпалила: она ездила в город с кир Андонисом. Его вызывали в полицейский участок дать показания, отвез ли он Никоса на паром.
— А отец им: «Да, отвез, конечно», — продолжала Артеми. — Но он таким ледяным тоном это сказал, что я испугалась, что они ему не поверят. Уж как мне это в голову пришло, и сама не знаю, меня и не спрашивал никто, а я давай им заливать, что и я была в лодке и что Никос, едва паром отошел от пристани, вышел на палубу и махал нам рукой. Тогда я ему кричу: «Э-э-э-э-э, кир Никос! Ты забыл свои очки!» А он отвечает: «Не страшно, я тебе их дарю».
— Какие еще очки он забыл? — растерялись мы.
— Ну, в лодке. Отец его покатал в лодке, чтобы, если кто увидит, думали, будто они к парому плывут. И он забыл свои очки от солнца. Я их сегодня надела, когда в город поехала. Ой, каким же странным становится мир! А еще можешь смотреть на кого хочешь — он и не заметит. Думаете, Никос мне их подарит?
— А что еще у тебя спрашивали? — не выдержали мы.
— «Что господин Никос рассказывал вам о хищнике?» — вдруг набросился на меня какой-то офицер в эполетах. А я, что твоя дурочка деревенская: «А что такое хищник?» — «Животное, как леопард, которого госпожа Деспина держит у себя в стеклянной витрине». А я ему: «Первый раз слышу, что животных под стекло сажают».
Этот золотопогонный как покатится со смеху, а потом посерьезнел и говорит: «Он вам рассказывал про Испанию?» А я все как блаженная: «А кто эта госпожа?» Он снова хохотать и опять за вопросы: «Ты любишь нашего короля и нового правителя?» Я опять за свое: «Ах, была бы я королевой!» И тут другой полицейский говорит: «Да она чокнутая». Он тихо сказал, но у меня-то ушки на макушке. «Ты мне всю правду сказала?» — говорит мне золотопогонник. Я грудь колесом: «Да, господин полковник!»
— Мирто-о-о-о-о! Мелия-а-а-а-а! Да сколько можно ноги мыть? — это уже папин крик.
— Идем! — заверещали мы так, чтобы он нас наверняка услышал, и пошли обратно с немытыми ногами.