Выбивалкой для ковров. По заднице и по икрам! Очень я сомневаюсь, что это прибавило нам ума.
И тетушкина голова мгновенно исчезла — как кукушка в старинных часах.
То ли Фея больше ничего и не хотела мне сообщить, то ли ее обратил в бегство вид моего обнаженного юношеского тельца, — это так и осталось тайной, покрытой мраком.
На следующее утро все старательно делали вид, будто ничего не случилось. Мои чудесные откопированные листочки исчезли.
Как обычно, сначала ушли на работу мама и тетя Лизи. Мама всегда подбрасывает тетю Лизи на машине, потому что у той машины нет. Через пять минут отвалили сестры с тетей Труди. Они ездят на тетиной машине, потому что она намного шикарнее, чем мамин маленький «рено». Потом бабушка — как и каждое утро — лихорадочно металась в поисках ключей и очков и обгавкала тетю Фею, решив, что та убрала очки и ключи со столика в прихожей. И заодно напомнила мне, чтоб я не копался, а прямиком, не задерживаясь, отправлялся в школу.
Когда бабушка наконец тоже отчалила, я перерыл все корзины для бумаг и мусорное ведро в поисках моих бумажек. Пропали только две — а остальные, смятые и заляпанные грязью и жиром, я развесил в квартире по новой. Тетя Фея опять ковыляла вслед за мной и просила оставить это дело. Особенно она была против листов, которые я выудил из мусорки, потому что на них налипли картофельные очистки и спитые чаинки.
Я не обращал на тетины возражения никакого внимания. Мне даже казалось, что изгвазданные листки выглядят еще убедительнее.
Перед тем как наконец-то выдвинуться из дома — без двух минут восемь, с пятнадцатиминутным опозданием, — я строго предупредил тетю Фею. Я сказал ей:
— Фея! Не вздумай и пальцем тронуть мои бумажки! Слышишь? Чтоб ни одна не пропала, пока меня не будет!
Тетя Фея вздохнула и смиренно склонила голову.
Успокоившись, я потопал в школу. На старушку Фею можно положиться! Если уж она кивнула — значит, пообещала и слово сдержит!
Глава 2,
которая повествует о моих отношениях с Солянкой и объясняет — по возможности кратко — мои семейные обстоятельства
Особенно хороших оценок у меня отродясь не было, однако так фигово, что переход в следующий класс висел на волоске, я никогда не учился. Но оставаться на второй год у меня не было ни малейшего желания.
Кому же охота лишний год таскаться в школу?
Кому ж охота привыкать к паре десятков новых одноклассников и полудюжине новых учителей? Дураков нет!
Правда, минимум один плюс во второгодничестве все-таки был — тогда бы я избавился от Солянки!
Солянка восседает прямо за мной, и на самом деле ее зовут Улли Уллерманн. Вот уже девять лет, с самого первого класса, она сиднем сидит за моей спиной, только до этих зимних каникул мне не было до нее никакого дела.
Она была для меня просто пустым местом, эта Солянка — ее так называют потому, что в лыжном лагере она по три раза на дню в качестве доппитания разогревала себе кипятильником солянку из консервной банки. Еще недавно я ни секунды не задумывался о девчонке, которая сидит позади меня, и если б кто-нибудь попросил перечислить всех девочек в классе, я бы Солянку точно забыл.
Теперь все по-другому. Дело в том, что у меня в классе есть два лучших друга, Гарри и Флориан. Они сидят прямо передо мной — тоже уже все девять лет. Мы втроем — Гарри, Флориан и я — всегда все делаем вместе. Нас так и называют — «неразлучная троица».
И вот в конце января, незадолго до зимних каникул, в лыжном лагере Гарри и Флориан вдруг ни с того ни с сего решили «гулять» с Анеттой и Марион. («Гулять друг с другом» — самое дурацкое выражение, какое я знаю. Но в нашем классе все так говорят, ну и я тоже, хотя на самом-то деле с девчонками не столько гуляют, сколько сидят, стоят или лежат.
)
Анетта и Марион — вполне милые девочки. Ничего в них плохого нет — разве что тесная дружба с Солянкой с самого детского сада. И только потому, что мы с Гарри и Флорианом были не разлей вода — а Марион, Анетта и Солянка тоже, — после лыжного лагеря мы повсюду рассекали вшестером. Скоро каждый в классе знал: Вольфганг гуляет с Солянкой!
Мне бы уже и этого позора хватило! Но еще позорнее то, что и сама Солянка была в этом свято уверена. Когда мы после уроков сидели в какой-нибудь небольшой кондитерской и Анетта накрывала своей рукой руку Гарри, а Марион склоняла голову на плечо Флориану, Солянка тут же распластывала свою лапищу на моей руке и пристраивала свою тыкву на мое плечо.
Понятное дело, я мог бы в два счета положить этому конец! И я даже чуток сопротивлялся. Но у Солянки — ноль чувствительности и склонность все понимать по-своему, потому что мозгов у нее не больше, чем у воробья. Она считала меня жутко застенчивым, сказал мне Гарри, который узнал это от Анетты.
Ясный пень, я уже давно понял, что спасти меня может лишь полное и окончательное бегство! Но я хотел быть вместе с Флорианом и Гарри, а те были настолько одержимы своими красотками, что без них никуда не выходили, а девчонки, в свою очередь, не расставались с Солянкой.
Где-то в середине апреля я со всем этим худо-бедно как-то смирился. И уже раза три Солянку поцеловал. А это вам не шуточки! Конечно, если б было по-моему, я бы ее даже не обнимал — ну, а куда деваться?
Целованье случалось каждый раз после кино.
Мы вшестером шли по аллее домой — все парочками. А потом Гарри и Анетта тормозили под какой-нибудь акацией и целовались, под следующей устраивали привал Флориан и Марион и повторяли все за Гарри и Анеттой, а под третьим деревом как вкопанная останавливалась Солянка и таращилась на меня своими овечьими глазами. Я судорожно нес что-то про звездное небо, искал Большую и Малую Медведицу, трепал о том, что у астрономии и астрологии нет ничего общего, а Солянка придвигалась все ближе и теснее и хотела, чтоб с ней проделали все то, что и с ее подружками под двумя другими акациями.
В конце концов, она же была не виновата в том, что я ее не любил. Чувствовать себя нелюбимой — хуже для девчонки нет. Это я знаю от своих сестер. Они могут прореветь целую ночь, если объект их притязаний не обращает на них внимания. Могут даже возникнуть мысли о самоубийстве — вот как!
Так что поцелуями под акациями я занимался исключительно и только из человеколюбия и любви к ближнему.
О том, что чувствовал я себя полным идиотом, даже и говорить нечего.
Одним глазом я то и дело косился в сторону других деревьев, чтоб не упустить момент, когда там уже закончат обниматься. Чуть только Гарри или Флориан прекращали свои брачные танцы, я с облегчением отодвигался от Солянки.
Положеньице было поганое — но я терпел. Самое мерзопакостное началось, когда Гарри и Флориан — опять-таки по совершенно непонятным для меня причинам — в пух и прах разругались с Анеттой и Марион.
Между ними все было «кончено». Марион и Анетта стали гулять с Густлом и Оливером, а Гарри и Флориана больше не удостаивали ни словом, ни взглядом. Ну, разве что иногда шипели им «идиоты», а Гарри или Флориан цедили в ответ «коровы».
Когда я заметил, что романы моих друзей дышат на ладан, я возликовал. Но ликование продолжалось недолго, потому что после заключительной ударной ссоры Солянка встретилась со мной в кондитерской и заявила с затуманенным взором:
— Вольфи, поверь, это не изменит моей любви к тебе! Нам ведь никто на свете не нужен! Анетта и Марион, ясное дело, будут на меня дуться, но наша любовь мне важнее детской девчачьей дружбы! Если они такие дуры и не понимают этого — ну и ладно!
Ну вот попробуй скажи на это что-нибудь — и я потрясенно промолчал!
Гарри и Флориан советовали мне просто, без долгих разговоров, порвать с Солянкой.