Бабушка Сона трепетно ухаживала за Иллюзией и перед смертью попросила: «Что бы ни случилось, не продавай часы. В Иллюзии время наших предков. Заводи ее осторожно, не рывками, иначе механизм обидится».
Иллюзия дружила не только с некоторыми домочадцами, но и с азаном. Когда он доносился из ближайшей мечети, она затихала, будто невидимая рука придерживала пальцем маятник. А вот радио и телевизора Иллюзия не выносила: стоило их напористым звукам заглушить гонг, как она волшебным образом била в него снова, назло технической логике.
Теперь Иллюзия живет со мной, напоминая своим боем о том, что я дома, что время быстротечно, оттого бесценно, хотя многие из нас им пренебрегают. Именно поэтому Сона назвала часы Иллюзией.
«Людям кажется, что они умеют контролировать время, задерживать его или ускорять. Что время принадлежит им, а не наоборот. Финик, бережно распоряжайся минутами. Растрачивая время, растрачиваешь мечты. Торопись любить, каждую минуту, в каждом вдохе, выдохе. Времени мало, глупо тратить его на суету, конфликты, нелюбовь.
Что будет, когда эта часть нашего путешествия завершится? О смерти не надо думать, она все равно случится. К ней не нужно готовиться – прими как неминуемое пробуждение ото сна».
Никто не заберет из мира ничего, кроме опыта. Зато что-то оставит после себя. Хорошо, если полезное, вдохновляющее. Иногда за целую жизнь достаточно посадить одно дерево, под которым однажды укроется от дождя или зноя усталый путник.
На заре студенчества, в Париже, я попал на Монпарнасское кладбище. В его малой части набрел на необычную могилу. Величественная мраморная кровать с ангелом в изголовье, на каменных простынях лежат роскошно одетые супруги. Она в платье с декольте, он в костюме-тройке и с блокнотиком в левой руке. На могиле надпись: «Семья Пижон».
К чему такие изощрения? Недоумевал: по молодости или оттого, что вырос на земле, где могила ничего не значит, а к физическому телу – временной оболочке – не привязываются.
Как-то спросил у Асада, не боится ли он смерти. Дедушка улыбнулся: «Я думаю о другом, Финик. Что полезного сделал и сделаю за отведенное мне время. Еще Руми писал, что не надо искать могилу в земле. Знаешь, где она? В том, что отдали в мир. Я старался жить любя, не знаю, насколько получилось. В любви нет власти, ревности, амбиций. Чем щедрее делишься любовью, тем ее у тебя больше».
Перестань себя бояться – ты никогда не один
На четвертый день января пришла весть о пожаре на нефтедобывающей платформе в акватории Каспия. Из-за шторма оборвался газопровод, заживо сгорели тридцать три человека, жители абшеронских поселков. Абшерон погрузился в траур. Семьи погибших обходили линию берега, надеясь, что море вернет тела отцов, мужей, сыновей.
Всю ту зиму Сона не пропустила ни одного фаджра. Белая нить рассвета только проявлялась на восточном горизонте, а бабушка, подняв руки к небу, уже произносила такбир.
На третий день траура, раньше обычного вернувшись из школы, услышал разговор Соны с Асадом. Бабушка держала в морщинистых руках Коран и, склонившись над ним, плакала. Тихо, смиренно. «Боль в моей душе так же бушует, как хазри за окном. Буду молиться, чтобы души погибших нашли покой, а их близкие – силы пережить горе». Я бросил портфель на пороге, вернулся на улицу, где усиливался ветер. Побежал в сторону моря – быстро, не слыша дыхания, не думая, что впереди.
В голове пульсирующей воронкой крутились мысли. О том, что плачущие дети и старики – страшная несправедливость; о том, что подло, когда сильнейшие отбирают все у слабых; о том, что одним суждено жить, другим умирать, и неизвестно, что предписано тебе и твоим близким; о том, что устал жить на полуострове, обдуваемом свирепыми ветрами.
«Неужели чертов хазри не оставит нас в покое? Хватит мучить людей!» – злость переполняла меня, я бежал, преодолевая удары холодного ветра.
«Надоело прятаться от тебя, слышишь, надоело! Я здесь, я пришел к тебе. Говори, что хочешь! Ну же, говори!»
Не заметил, как оказался у моря. Оно бросалось волнами, зеленюче-раззеленая вода, словно яд, уничтожала рыбацкие лодки, разламывая их на части. Свистящий гул оглушал, прибрежный песок хлестал по щекам, заполняя глаза. Ничто не могло меня остановить. Я стоял перед бушующим ветром и кричал изо всех сил. Жаждал схватки.
Не верил, что вернусь домой прежним. Так и случилось. Промок до нитки, ушиб ногу, красные от песка глаза, температура. Несмотря на это, внутри я светился победой. Именно в тот день сквозь бурю разглядел маяк, ждущий меня, указывающий дорогу. К себе. Встреча с ним стала важной частью взросления.
Слег с жаром, опухшим горлом, не ел, не пил. Родители спрашивали о произошедшем, о том, как я оказался у штормящего моря. Молчал. Это была моя схватка, как мне тогда казалось, с несправедливостями мироздания. Со временем осознал, что с собой.
Сложная выдалась зима, никогда ее не забуду. С тех пор не боюсь ветров, отправляюсь им навстречу в любое время года. Ветер нашептывает истории, которые должны быть рассказаны. Чтобы кто-то где-то перестал бояться себя и понял, что он никогда не один.
В любой борьбе нужно уметь остановиться и даже проиграть
Школьный двор, невесомое текучее небо, мы с Асадом сидим на скамейке, у него в руке листовки из красной бумаги с лозунгами против действий школьного руководства.
Нам запретили издавать газету о проблемах во взаимопонимании учеников и учителей. В ответ мы организовали акцию протеста, в первый же час которой меня и друзей отвели к директору. Вызвали родителей, пригрозили отчислением. Мы не испугались.
Я рос в семье, где, несмотря на восточную ментальность, было принято говорить о чувствах. Те, кто так не поступал, виделись мне трусливыми. Под напором юношеского максимализма я не принимал молчание как мудрость, смиренность, бережное отношение. Трус – и все! Я начал презирать ту часть своего класса, что не поддержала протест.
Тогда же в одной из книг вычитал фразу, укрепившую мое мнение, что недосказанность трагична. «Единственное, о чем надо говорить, – наши чувства. Все эти умничанья – вздор. Что в чувствах, то и на словах».
В тот день мы с дедушкой договорились, что я оставлю идею с листовками, плотнее займусь учебой. «Финик, чтобы в будущем помогать тем, кто столкнулся с несправедливостями, ты должен быть хорошо образован». На какое-то время я утих. Спустя полгода снова затеял бунт.
Я бесстрашно делал свое, как мне казалось, важное дело, не думая о последствиях.
Ближе к окончанию школы острота честолюбия сгладилась, я принял, что есть и будут те, кто существует вне моей картины мира. Я мог считать их трусливыми, эгоистичными, злыми, но это не значило, что они должны измениться. Скорее, мне нужно было изменить свое отношение. Мне помогала мысль, что люди вокруг – это и есть я, только в других воплощениях. Стоило подумать об этом, и сразу легчало.
Просто живи, улыбайся и люби. Это совсем не трудно
Поэтому многие не проходят и не пройдут экзамен. Потому что чем сложнее ситуация, тем обычно злее становимся мы – на себя, людей, на все вокруг. Бросаем вызов миру, а на самом деле воюем с собой. И проигрываем.
В войне нет победителей. Только кажется, что есть, – это всего лишь иллюзия ума, сердце тут ни при чем.
Ненавидеть легче, чем любить; спорить проще, чем обнимать; разрушать незатейливее, чем возрождать. Такова природа человека – ненастоящая, наносная, он к ней привязан который век и никак не отцепится, хотя Вселенная не раз стучалась в двери, давая шансы измениться.
В фильме «Собачье сердце» есть песня на стихи Юлия Кима: «За ними другие приходят – они будут тоже трудны».