– Цены не нашего уровня.
– Не думай об этом.
Продавщица смотрела то на маму, то на мою сестру, будто не могла решить, кого ей слушать.
– А в вашем магазине можно поторговаться? – спросила я.
У продавщицы исказилось лицо:
– Наше заведение другого сорта. Идите в магазин «Главный доллар» на Брод-стрит.
– Девочки, не волнуйтесь о деньгах, – произнесла мама. – Нам нужна одежда для ресторана. – Она посмотрела на продавщицу. – Они жили с их дядей-скрягой и переняли его дешевые привычки.
– Мы не можем себе этого позволить, мама, – заявила Лиз. – Ты это знаешь.
– Не обязательно обедать в ресторане, – добавила я. – Мы можем заказать еду в номер. Или чтобы нам доставил ее разносчик.
Ее улыбка исчезла, и мама помрачнела.
– Да как вы смеете? – воскликнула она. – Вы ставите под сомнение мой авторитет?
Она пыталась сделать для нас что-то приятное, продолжила мама, для поднятия духа, и такую она получила благодарность? Проехала через всю страну, чтобы увидеть нас, и что мы сделали? Поставили ее в неловкое положение в магазине, где она покупала вещи со времен юности.
Скинув платья с вешалок, мама вылетела из магазина.
– Господи, – пробормотала продавщица.
– Она должна вернуться в свой номер, – сказала Лиз.
Мы миновали холл, поднялись на лифте на наш этаж и двинулись по тихому, устланному коврами коридору. Мимо нас прошел официант, он толкал тележку, нагруженную тарелками и мисочками, накрытыми серебряными крышками. Еда пахла восхитительно, и тут я сообразила, что проголодалась. Мы с утра ничего не ели, и я задумалась, что будет у нас на обед.
Остановившись около маминой двери, мы постучали.
– Мама! – позвала я.
Ответа не было. Лиз тоже постучала.
– Мама, мы знаем, что ты здесь.
– Мы сожалеем, – добавила я. – Мы будем хорошими.
Лиз продолжала стучать.
– Убирайтесь! – крикнула мама.
– Мы тебя любим, – сказала Лиз.
– Вы меня не любите. Вы меня ненавидите.
– Мама, пожалуйста, – продолжила Лиз. – Мы очень любим тебя. Просто пытаемся быть реалистами.
– Убирайтесь вон!
Дверь закачалась от удара, и раздался звук разбитого стекла.
Мама что-то бросила и начала громко рыдать.
Портье с лакированными черными волосами был занят, он что-то записывал в тетрадь.
– Очередь начинается сзади, – произнес он, не глядя на нас.
– Но нам нужно срочно!
Портье посмотрел на нас и поднял брови.
– Наша мама заперлась в своем номере и не может выйти, – объяснила Лиз. – Нам нужна помощь.
Мама лежала на кровати, положив на голову подушку. Доктор – невысокий мужчина с мягкими манерами южанина – погладил ее по плечу. Она убрала подушку с лица и уставилась в потолок. Мы с Лиз стояли около стены, но мама не смотрела на нас.
Сестра положила руку мне на плечо. Мама громко вздохнула.
– Никто не понимает, как мне трудно, – сказала она доктору.
Тот ответил, что сделает ей укол, после которого она почувствует себя лучше, и потом ей нужно будет отдохнуть дня два под наблюдением врачей. Мама закрыла глаза и сжала его руку.
Портье попросил нас с Лиз выйти в коридор.
– Что же теперь нам с вами делать? – спросил он.
– В Байлере у нас есть дядя, – сказала Лиз.
– Думаю, нам следует позвонить ему.
После разговора с дядей Тинсли клерк заказал нам имбирный эль с черри и сандвичи – индейка, салат с креветками, огурец – и мы стали есть за крошечным столиком в огромном холле. «Скорая помощь» прибыла к заднему входу, и доктор помог маме сесть в машину. Посыльный принес вниз наши чемоданы, и мы стали ждать. Время шло, холл опустел, и, когда в нем не осталось никого, кроме портье, наводившего порядок за стойкой, и уборщика, почти в полночь, протискиваясь сквозь крутящиеся двери, появился дядя Тинсли.
Его шаги отдавались эхом под высоким потолком, когда он шел через холл по направлению к нам.
– Я надеялся снова увидеть вас, – произнес дядя Тинсли, – но никогда не думал, что это случится так скоро.
Через два дня мама позвонила. Она чувствовала себя немного лучше. Она допускает, что поддалась стрессу, который был вызван возвращением в Байлер после такого длительного отсутствия. Она поговорила с дядей Тинсли, и они решили, что было бы разумно, чтобы мы с Лиз некоторое время пожили в Байлере. Мама сказала, что она одна поедет в Нью-Йорк и, как только там устроится, тут же пошлет за нами.
– Как ты думаешь, сколько времени мама там пробудет? – спросила я у сестры.
Мы уже собирались ложиться спать, почистили зубы в ванной в «птичьем крыле». Чтобы сэкономить деньги на зубную пасту, дядя Тинсли смешивал соль и пищевую соду. К этому вкусу привыкаешь, но во рту остается такое ощущение, будто там все поцарапано.
– Сначала ей надо устроиться, – ответила Лиз, – а потом понять, что к чему.
– Как долго?
Лиз пополоскала рот и сплюнула.
– Пока мы должны оставаться здесь.
– Нам нужно найти работу, – сказала Лиз.
Я подумала, что это замечательная идея. Мы обе могли бы сидеть с детьми. Я могла бы получать какие-то деньги, разнося журнал «Грит», как делала это в Лост-Лейке. Мы могли бы стричь газоны или собирать листья во дворах у людей. Наверное, даже могли бы работать в магазинах: сидеть за кассой или упаковывать продукты.
За завтраком мы рассказали дяде Тинсли о нашем плане. Думали, что ему он понравится, но дядя Тинсли замахал руками, будто вообще не желал об этом слышать.
– Вы – Холлидеи, – произнес он. – Вы не должны ходить с протянутой рукой, умоляя дать вам работу. – И тихо добавил: – Или вести себя как цветные… Мама перевернулась бы в могиле.
Дядя Тинсли сказал, что девочки из хороших семей должны быть дисциплинированными и ответственными.
– Холлидеи не работают на других людей, – добавил он.