Но если хотите правду – хотя сам Дональд так никогда этой правды и не узнал, – то ее муж просто оказался немного похож на Пола Шерингема. Но интервьюеру она, конечно же, вовсе не собиралась об этом сообщать.
Она хотела сказать: «Вы что же, считаете, что у нас в доме могло попросту не хватить места для стольких книг – его и моих?» Но и этого она тоже говорить не стала. Порой она была способна в одно мгновение замкнуться и стать неразговорчивой или же, наоборот, блеснуть остроумием или даже едким сарказмом. В какую же замечательную маску превратилось ее лицо, когда ей исполнилось восемьдесят! Больше всего, по ее собственному выражению, оно было похоже на выжатую мочалку для мытья посуды.
«Но он был… столь трагически краток…» – продолжал гнуть свое интервьюер.
«Дональд или наш брак?» Впрочем, так шутить она тоже не стала.
«Да, это была настоящая трагедия», – сказала она, и голос ее был тверд, как кремень. И не прибавила, хоть и могла бы – в восемьдесят лет она иной раз вполне способна была даже пророчествовать, – что-то вроде: «Все мы лишь топливо. Рождаемся и постепенно сгораем, причем одни гораздо быстрее других. Да и горим-то мы все по-разному. Но ничего не может быть печальнее, чем не гореть никогда, не быть способным хоть раз воспламениться. Вы со мной не согласны?»
Но ей все-таки удалось в одной из своих книг сказать нечто подобное. И честно говоря, смерть Дональда, второе сильнейшее горе в ее жизни, она восприняла как собственный конец. Если бы Дональда возложили на погребальный костер, она вполне могла бы прыгнуть в огонь за ним следом. Но вместо этого она стала еще лучше писать и вскоре превратилась в знаменитую писательницу.
Ее книга «Мысленным взором» была еще не только не опубликована, но даже и не закончена – собственно говоря, она еще толком и начата-то не была, – когда осенью 1945 года опухоль мозга отняла у нее Дональда. Узнав о своей болезни, он не слишком удачно пошутил: «У меня всегда мозгов было слишком много». И прибавил: «Уж теперь-то у меня точно не будет возможности выдать какую-нибудь государственную тайну!» Он сумел вполне благополучно пережить войну в качестве дешифровщика, а его лучшим научным работам, пожалуй, еще только предстояло увидеть свет. И все это теперь – мрачно шутила она про себя – так и останется в области ее фантазий, точно художественный вымысел в романе.
«А знаете, какие самые большие затруднения испытывали мы с Дональдом? Когда пытались разобраться, как соотносятся слова и предметы».
Она, разумеется, шутила. Она шутила даже в романе «Все в уме». Она ухитрилась пошутить даже насчет «государственных тайн», о которых упоминал Дональд. Однако ей все же пришло в голову опубликовать роман с таким названием. Да и названия «Мысленным взором» и «Все в уме» звучали, пожалуй, слишком абстрактно, слишком «умственно». Ха! Недаром она двенадцать лет была замужем за философом!
На самом деле «Мысленным взором» был самым чувственным, самым откровенным и самым сексуальным ее романом. Ей наконец-то удалось найти способ, чтобы написать об этом. Именно тогда к ней впервые по-настоящему пришел успех. Ей тогда было сорок восемь, для писателя не так уж и много (к тому же у нее имелись определенные извиняющие обстоятельства), но многовато, чтобы становиться матерью, хотя от этой роли она всегда по каким-то своим причинам шарахалась. Пожалуй, можно было предположить, что она просто не имела достойного примера материнства. Разве что Милли. Однако, когда не стало Дональда, с его живыми серо-голубыми глазами и оглушительным смехом, она очень пожалела, что не уступила его уговорам и не решилась родить ребенка.
Итак, в сорок восемь лет она стала знаменитой. Правда, роман «Мысленным взором» кое-кого откровенно шокировал, а некоторые были возмущены и вовсю злословили.
Итак, в сорок восемь лет она стала знаменитой. Правда, роман «Мысленным взором» кое-кого откровенно шокировал, а некоторые были возмущены и вовсю злословили. Ведь ее книга вышла в 1950 году – лишь лет через двадцать к подобным откровениям начнут понемногу привыкать. Еще больше всех возмущало, что такое пишет женщина. Что она писательница, а не писатель. То есть «дама, пишущая романы». Господи, где они только откопали подобное выражение? Да еще и никак не могут понять, откуда она такая взялась.
Сорок восемь лет, и уже знаменита, и к тому же бездетная вдова, а впереди у нее еще добрая половина жизни, начавшейся в сиротском приюте.
А когда ему наконец удалось собраться с силами, он заставил себя произнести еще несколько слов:
– Господи, как страшно вы побледнели, Джейн! – И она вдруг подумала, что нечто подобное может происходить с людьми только в книгах. В книгах герои часто «страшно бледнеют», а их глаза либо «мечут молнии», либо «пылают огнем», а еще у них «кровь застывает в жилах». Во всяком случае, она часто встречала такие выражения в тех книгах, которые уже успела прочесть.
– Мне очень жаль, Джейн, что приходится сообщать вам такие страшные вещи в Материнское воскресенье…
И ей показалось – теперь она была в этом почти уверена, – что в Бичвуд он вернулся в одиночестве, что он специально приехал пораньше, чтобы сообщить эти печальные новости именно ей, ибо именно ей они и предназначались. Как если бы он явился с неожиданным сообщением, что у нее больше нет матери.
– Видите ли, Джейн, произошел несчастный случай. Увы, со смертельным исходом. Пол Шерингем погиб. Мистер Пол из Апли.
У нее хватило присутствия духа – а может, она это сделала чисто рефлекторно, – чтобы переспросить:
– Погиб в Апли?
– Нет, Джейн, не в Апли. Это случилось на дороге. Автокатастрофа.
И тут он снова сказал:
– Как вы страшно побледнели, Джейн.
И ей даже показалось, что он шагнул к ней, желая ее поддержать, и даже руки к ней протянул немного неуверенно, но галантно. Он явно был уверен, что она сейчас упадет в обморок.
Джейн никогда не узнает, как сам мистер Нивен мог бы описать и эту сцену, и все то, что за ней последовало. Как он мог бы «сочинить эту сцену», если бы вздумал сам писать роман. И ей, конечно, никогда не узнать – хотя эта мысль и была связана лишь с ее собственными мгновенно возникшими паническими домыслами и предположениями, – много ли мистеру Нивену на самом деле было о ней известно.
Она никогда не узнает (ни в семьдесят, ни в восемьдесят лет), часто ли у других людей – не писателей – появляются подобные домыслы и предположения. Для нее это так и осталось загадкой.
Пол Шерингем такими вещами точно не занимался. В этом она, пожалуй, была абсолютно уверена. И это, безусловно, делает – делало – ему честь.
Он тогда выехал из Апли так поздно, что непременно должен был опоздать (ей это сразу было ясно), и помешать его опозданию могло лишь какое-то волшебство или внезапное приостановление действия законов физики. Она прекрасно знала (хотя никогда и никому об этом так и не скажет), что он и не думал никуда торопиться – как раз наоборот! – хотя вроде бы и говорил, что у него назначено свидание с будущей невестой. И тем не менее он очень старался выглядеть как следует, когда все-таки стал собираться на это свидание, и в итоге выглядел просто безупречно. Но и об этом тоже по-настоящему будет знать только она одна, потому что потом что-либо определить было уже невозможно: после столкновения машина загорелась, и тело Пола не только оказалось страшно изуродовано, но и обгорело. Впрочем, как она узнает потом, кое-какие его вещи все же уцелели, и по ним вполне можно было предположить, как тщательно он был одет, а также сразу установить его личность.