– Она возвращалась после ночного вызова, когда в нее у светофора врезалась другая машина. Я хорошо помнила этот давний период, когда она часто страдала мучительными болями. Но потом она организовала детскую программу и вернулась к жизни.
– А это что такое? – Тед снова встал и наклонился, чтобы поднять одну из толстых книг в кожаных переплетах с нижней полки книжного шкафа. Он сдул пыль с обложки и перелистал страницы.
– Какие-то записи от руки, – сказал он. – Дневник или что-то в этом роде? – Он передал книгу мне.
– Нет. – Я поняла, что это. – Это ее журнал. – Первая запись была от 22 января 1991 года. Пациентку звали Пэтти Робинсон, и Ноэль подробно, на четырех с половиной страницах описывала процесс родов. Я улыбалась, читая эту запись. – В ней была такая странная смесь всего, Тед, – сказала я. – Она приводит всякие медицинские подробности, а потом пишет: «Я оставила Пэтти и ее ангелочка в 10 утра, когда в открытое окно послышалось пение птиц и комната наполнилась запахом кофе».
Я увидела еще один том на нижней полке шкафа.
– Ой, дай мне вот этот. Там про Грейси!
Я села на пол и листала затхлые страницы, пока не нашла в сентябре рождение Грейс. Я изучала заметки Ноэль. Я знала, что роды у Тары были тяжелые и долгие. У меня они благополучно закончились кесаревым сечением.
Наконец я нашла: «Девочка родилась в 1.34 утра, рост девятнадцать дюймов, вес шесть фунтов и две унции, – прочитала я вслух Теду. – Она красавица! Ее назвали Грейс».
Тед наклонился и поцеловал меня в голову, хотя, я думаю, не слышал ни слова из того, что я прочитала.
– Хочешь закончить с этими полками, пока я займусь шкафом в кабинете? – спросил он. – Больше нельзя откладывать.
– Ладно, – сказала я, прижимая к себе книгу, как будто обнимала Грейс. – Я приду помочь тебе через минутку. Не выбрасывай ничего.
Тед выволок на середину комнаты огромную коробку из шкафа.
– Можем мы это все выкинуть?
Он открыл коробку, и я увидела там конверты, открытки, фотографии.
– Что это? – спросила я, вытянув пачку. Я положила ее на стол и взяла одну из открыток:
«Дорогая Ноэль!
Невозможно выразить словами, чем вы были для нас последние девять месяцев. Мне только жаль, что я не рожала всех моих детей дома. Это было потрясающе. Ваше тепло, и нежность, и то, что вы всегда были со мной, это просто что-то невероятное (даже когда я вызвала вас в три утра, и вы тут же примчались. Спасибо вам!). Джина сосет исправно и растет со страшной скоростью. Мы так благодарны вам, Ноэль, и надеемся, что вы навсегда останетесь частью нашей жизни. С любовью, Зоя».
– Это письма и открытки от благодарных пациенток, – сказала я. И выудила из коробки фотографию ребенка. – И фотографии детей, которых она принимала. – И ключи к ее тайне, подумала я про себя, хотя теперь уже сомневалась, что я что-нибудь узнаю. Я пересмотрела кипы записок, квитанций и всякого хлама и должна признать, что все это спокойно можно было выбросить.
– Выбрасываем? – с надеждой спросил Тед.
Я открыла еще одну карточку и прочитала:
«Я не могла поверить, когда мне в приют принесли чудесную одежду для меня и для ребенка. Спасибо, мисс Ноэль!»
– Нет, – сказала я. – Пока нет. Я не могу. Я заберу эту коробку с собой. Я просмотрю все это, когда у меня будет время.
– Когда оно у тебя будет? – рассмеялся Тед. – У тебя кафе, ты навещаешь деда два раза в неделю. А прием для Сюзанны у нас дома ты по-прежнему планируешь?
Я чуть не задохнулась.
А прием для Сюзанны у нас дома ты по-прежнему планируешь?
Я чуть не задохнулась. Прием для Сюзанны. Я схватилась за голову.
– Я об этом совсем забыла, – призналась я. Мы согласились устроить его у нас, потому что Ноэль хотела собрать толпы народа, а у нас было достаточно места.
– Отмени его, – сказал Тед.
– Невозможно, – покачала головой я. – Приглашения уже разосланы и…
– Я уверен, Сюзанна поймет, принимая во внимание обстоятельства.
Сюзанна мне ни слова об этом не сказала, возможно, не зная, как приступить к этому вопросу. Она была мать-одиночка, дважды перенесла онкологические операции, и ей уже стукнуло пятьдесят. Ноэль хотела бы, чтобы прием состоялся.
– Нет, – сказала я, – мы ничего не отменяем. Празднование состоится еще через три недели, и Тара поможет.
Если что-то нужно планировать или организовывать, Тара была незаменима.
– Ты уверена? – спросил Тед. – Мне кажется, ты слишком много на себя берешь.
Вероятно, он прав. Сейчас, с умирающим дедом, мне нужно было еще больше времени. Я не могла думать о нем без слез. Дженни и я посетили его позавчера в Джексонвилле. В огромной кровати в хосписе он выглядел таким изможденным, что я с трудом его узнала. Он был в сознании и очень обрадовался нам. Мои детские воспоминания были во многом связаны с ним. Отец постоянно разъезжал, а ездить на велосипеде, удить рыбу и даже готовить меня учил дед. Моей главной задачей было выбрать время для посещений.
Тем не менее, коробку я не бросила.
– Я хочу сохранить эту коробку, – сказала я Теду. – Мне хочется посмотреть, что писали ей все эти женщины.
– Лучше выбросить, – возразил Тед. – У нас нет места для всех ее вещей.
– Коробку я заберу, – упрямо повторила я, закрывая ее картонной крышкой. Может быть, в ней найдется что-то, что наведет меня на ее сына или дочь, и таким образом я, в каком-то смысле, продлю ее жизнь.
Университет Северной Каролины – Уилмингтон 1988
В последний день занятий Ноэль сидела в холле общежития. На следующий день прибудут первокурсники, и покой, окутывавший университетскую территорию, уступит место хаосу. Ноэль ожидала этого с нетерпением. Она любила свой факультет.
На столах были разбросаны пустые коробки из-под пиццы и банки из-под содовой. К пицце Ноэль не притрагивалась. Скинув сандалии, она сидела на софе, и длинная синяя юбка окружала ее, как море. Она ела морковь и миндаль, доставая их из сумки, которую таскала с собой повсюду. Она предложила пакетик одной из студенток, Луанне, сидевшей с ней рядом. Луанна взяла одну морковку. К Луанне Ноэль была ближе, чем к другим, но это мало что значило. Она нравилась своим однокурсникам, и они уважали ее, но она слишком отличалась от них, чтобы слиться с коллективом. Так было с ней всю жизнь, и она ничего не имела против. Она привыкла держаться в стороне от своих ровесников. Другие девушки тепло относились к ней и даже обращались со своими проблемами. Но ни с одной у нее не сложилось тесных дружеских связей, какие бывают у женщин с другими женщинами.
Что до парней… спортсменов и членов землячеств, они представления не имели о том, как общаться с такими, как Ноэль. В ней есть что-то странное, небрежно отзывались они, не умея преодолевать дискомфорт, который испытывали в ее обществе. Ее можно было увидеть бродившей по кампусу по ночам. Она была привлекательна на свой манер, но с ней трудно было познакомиться, и такое знакомство не стоило усилий. Она была как бы покрыта вуалью, под которую невозможно заглянуть. Просто она была им неровня, и в глубине души они это знали.
И все же она не страдала от недостатка любовников. Были среди молодежи и такие, кого она заинтриговывала, а не отпугивала.