– Сильвия, что ты хотела бы?
– Что-нибудь легкое, – ответила Сильвия, без особого интереса разглядывая меню.
– Возьми омлет с почками, жареный картофель и японский салат, – произнес Реджинальд в мгновенном озарении.
– Хорошо.
– В таком случае две порции, – сказал Реджинальд официанту и, возвращаясь к Сильвии и к рассказу, вдруг увидел, что к ним приближается Филби Никсон, изысканный, как герой собственной пьесы.
– Да, и она... Смотри-ка, Никсон! Я должен представить его тебе.
Никсон поймал его взгляд и подошел.
– Сильвия, это мистер Филби Никсон. Моя жена.
Они с улыбкой пожали друг другу руки.
– Нас познакомили, – сказал Никсон, – хотя, может быть, миссис Уэллард не помнит. На днях у леди Эджмур на ленче.
Боже мой, думает Реджинальд.
– Конечно, помню, – ответила Сильвия. – Разве я не рассказывала тебе, дорогой? И о том, как замечательно продвигается пьеса?
– Ах да, – пробормотал Реджинальд.
Что с нами случилось, думает он. Очевидно, я опять думал о чем-то другом. Или читал за завтраком газету.
– Прошу вас, присядьте на минуту и расскажите нам еще о пьесе.
– Я жду Этель и посижу с вами, пока она не придет. Она вечно опаздывает, как вы уже, наверное, убедились.
– Вы говорите об Этель Прентис? – спросила Сильвия.
Черт побери, думает Реджинальд, ведь это знаменитая актриса. Если окажется, что ты знакома и с ней, если ты знакома уже со всеми, а я бедный родственник из провинции, который никого не знает, я просто закричу.
Оказалось, что Сильвия знает ее только по имени.
– Я представлю ее вам, если можно. Кстати, ей страшно хочется сыграть Салли.
Если она будет играть Салли, думает Реджинальд, она должна быть так же хороша, как Сильвия, потому что Салли – это Сильвия. Ну, не совсем. Ведь у Салли... есть чувство юмора. Но впрочем...
– Здесь просто все собрались, – извиняющимся тоном произнес Никсон, поклонившись в четвертый раз с тех пор, как оказался за их столиком. Под “всеми” он понимал актеров, составлявших театральный мир, его мир.
– Кто это вон там? – спросила Сильвия. – Такое знакомое лицо.
– Вилли? Высокий, худощавый? Вилли Эванс. Писатель.
– А-а! Нет, тогда я его не знаю.
– Может быть, просто похож на кого-то.
– Да, скорее всего. На какого-нибудь артиста.
– Поздновато для артистов, – объяснил Никсон. – В такое время здесь бывают только безработные или те, у которых сейчас репетиции.
Он взглянул на часы.
– Десять минут девятого. Мы приближаемся к тому моменту, который Этель считает восемью часами.
– Мисс Прентис не играет сейчас? – спросила Сильвия.
– К счастью, нет. Поэтому мечтает о “Вьюнке”.'
– Она играла раньше с Кассельсом? – интересуется Реджинальд. – Я думаю, они были бы очень хорошей парой.
– Видите ли, – говорит Никсон, – я как раз вчера вечером был у Уилмера. Он жалеет ужасно, но у него подписан договор – он играет в той французской пьесе. Можно, конечно, подождать, пока он освободится, но я думаю... Я не уверен, что он подходит. Что же касается Этель... да вот и она. – Он встал и направился к двери.
Сильвия бросила на Реджинальда быстрый взгляд, в котором читалось жгучее любопытство, а под столом легко коснулась ножкой его ноги.
Реджинальд встал. Знакомство состоялось. Мужчины в некоторой нерешительности. Мисс Прентис, уверенная в себе, надменная, отчеканивает свои реплики.
Мисс Прентис, уверенная в себе, надменная, отчеканивает свои реплики. Она обожает “Вьюнок”. Вы, наверное, страшно гордитесь мужем, миссис Уэллард? Страшно. А вы в самом деле собираетесь сыграть Салли? Конечно, она была бы счастлива, но, возможно, придется поехать в Америку. Ее приглашают сыграть в одном фильме. Приветствую вас – как дела – добрый вечер – привет – улыбки четырем разным столикам. Да, она была бы счастлива. Фил, дорогой, мы опаздываем – добрый вечер – и отрываем мистера и миссис Уэллард от устриц. Вы ведь тоже обожаете устрицы? До свидания, миссис Уэллард. До свидания, чудесно было познакомиться с вами, пьеса будет божественная. Еще одна сияющая улыбка, гаснущая, как только актриса отворачивается, и она идет к дверям. Никсон на прощание раскланивается особенно любезно, как бы извиняясь за нее, а может быть и за всех людей сцены, которые, стараясь очаровать каждого встречного, так явно демонстрируют то, что хотели бы скрыть.
– Я не знал, что ты знакома с Никсоном, – садясь, сказал Реджинальд все еще с некоторой досадой.
– Да, он был на ленче у леди Эджмур.
– А? Я даже и не знал...
– Я рассказывала тебе, дорогой, но ты читал “Таймс”.
– Когда это было?
– Ленч был в четверг, а я говорила тебе за завтраком.
– В четверг. Да, значит, после.
– После чего? Ты об этом хотел рассказать мне?
– Да. Знаешь, я встретил ее на Пиккадилли. как раз когда...
– Она говорила мне, что вы пили чай.
Реджинальду вдруг становится стыдно.
– Я хотел рассказать тебе. Мне очень неловко. Не сердись.
– Ничего страшного. Здесь, в Лондоне, никак не найдешь времени поговорить, правда? Я рада, что ты пригласил ее выпить чаю. Она очень обаятельна.
– Она говорила тебе, что мы делали?
– Нет. Только о чаепитии.
Реджинальд признался.
– Понимаешь, как все получилось? – допытывался он. – Она, и я, и Хопкинс...
– Конечно, дорогой. Как ты думаешь, мне понравятся костюмы?
– Надеюсь, – холодно ответил Реджинальд.
Странным образом, он был раздосадован, что это так мало ее задело. Неужели все дорогие ему воспоминания ничего не значат для нее? Но в глубине души он знал, что, если бы Сильвия хоть сколько-то рассердилась, он был бы недоволен не меньше.
– Я бы страшно обиделась, если бы мы жили в деревне, – сказала Сильвия. – Я так люблю встретиться с тобой в книжном и потом отправиться вместе к портному. Но когда живешь в Лондоне, все по-другому.
– Да, верно, – согласился Реджинальд, вдруг почувствовав себя гораздо лучше.
Дорогая моя, подумал он, вот сейчас ты сказала именно то, что нужно.
– Кругом столько разных людей.
– Да, я думаю, дело в этом.
Он вдруг задумался, сравнивает ли Сильвия его со всеми этими людьми, как он сравнивает ее, и мысль эта обеспокоила его.
Леди Ормсби и ее отец много времени проводили вместе. Ормсби относился к тестю с поразительной терпимостью, которая, к его собственному удивлению, время от времени сменялась явной симпатией. Старик, конечно, был безумен, как Шляпник, но, несомненно, являл собою личность. Казалось невероятным, что человек пятидесяти пяти лет, к тому же Роберт, первый барон Ормсби, вообще может иметь тестя, но раз уж так сложилось, пусть он будет оригинал, а не ничтожество. Весь Лондон знал мистера Фондеверила в лицо; он либо производил впечатление, либо казался смешон. Про каждого ли тестя можно так сказать? Ормсби должен был как-то проявить свою благодарность.
И он проявил ее. Мистер Фондеверил сделался украшением официальной резиденции четы Ормсби.