Он смотрел на Филиппа в упор. Опустив голову, тот прятал глаза, лишенные выражения, как будто они ничего не видели вокруг. В них не отражались ни волнение, ни тревога, ни вызов, ни сожаление, ни стыд, ни страдание. Просто пленчатые овалы, не реагирующие на действительность и не пытающиеся ее понять, взвесить, составить правильное представление о ней. Овалы, полные одной лишь бессмысленной ненависти. — Не оправдывайся. Просто держи язык за зубами.
Риарден отвернулся, испытывая отвращение, к которому все еще примешивалась жалость. Какую-то долю секунды ему хотелось схватить брата за плечи и крикнуть: «Что ты с собой сделал? Как дошел до того, что от тебя почти ничего не осталось? Почему потерял, упустил самого себя, не воспользовался чудесным даром — жизнью?»
Он отвернулся, понимая, что все бесполезно.
С усталым презрением он заметил, что все трое за столом словно онемели. За все прошедшие годы на его привязанность они отвечали только злобными упреками. Где их хваленая справедливость? Вот и настало время опереться на свой моральный кодекс, если только справедливость осталась частью их кодекса. Почему они не бросают ему обвинений в жестокости и эгоизме, звучавшие как постоянный, слаженный хор всю его жизнь? Что позволяло им так долго это делать? Он знал ответ, который пульсировал у него в мозгу: согласие жертвы.
— Давайте не будем ссориться, — неверным голосом произнесла мать. — Ведь сегодня — День благодарения.
Риарден поймал переполненный паникой взгляд Лилиан, видимо, она глядела на него уже давно.
Он поднялся.
— А теперь прошу меня извинить, — произнес он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Куда ты? — резко спросила Лилиан.
Он нарочно немного постоял, глядя на нее, чтобы подчеркнуть скрытое значение своих слов, понятное ей одной.
— В Нью-Йорк.
Она вскочила.
— Сегодня?
— Сейчас.
— Ты не можешь уехать в Нью-Йорк сегодня! — ее негромкие слова прозвучали подобно бессильному пронзительному крику. — Ты не можешь себе этого позволить в такое время. Я хочу сказать, ты не можешь себе позволить сбежать из семьи. Ты должен подумать о своих чистых руках. Ты не в том положении, чтобы позволить себе поступок, который могут расценить как безнравственный.
«По какому закону? — подумал Риарден. — По какому стандарту?»
— Почему ты хочешь уехать в Нью-Йорк именно сегодня?
— Я думаю, Лилиан, потому же, почему ты хочешь остановить меня.
— Завтра у тебя суд.
— Это я и имел в виду.
Он повернулся, чтобы уйти, и Лилиан повысила голос:
— Я не хочу, чтобы ты уходил!
Риарден улыбнулся ей впервые за последние три месяца, и она не смогла вынести этой улыбки.
— Я запрещаю тебе уезжать сегодня!
Риарден повернулся и вышел из комнаты.
Сидя за рулем машины, Риарден смотрел, как глянцевая, замерзшая дорога летит ему в лицо и под колеса со скоростью шестидесяти миль в час, позволяя всем мыслям о семье улететь вслед за ней. Бездна скорости поглощала лица родных вслед за обнаженными деревьями и одинокими постройками на обочине. Машины на дороге попадались редко, только светились в отдалении небольшие городки. Пустынность и отсутствие суеты были единственными признаками праздника. Вдалеке над крышей завода вспыхивал неясный свет, рассеянный морозцем, и холодный ветер, со свистом обтекавший машину, с глухим звуком прижимал ее брезентовый верх к металлической раме.
По неясному ему самому контрасту, мысли о семье сменились воспоминанием о встрече с Кормилицей, вашингтонским мальчиком с его завода.
Вскоре после того, как Риардену было предъявлено обвинение, он обнаружил, что парнишка, зная о его сделке с Данаггером, никому о ней не донес.
— Почему ты не сообщил своим друзьям обо мне? — спросил Риарден.
Тот ответил грубо, не глядя на него:
— Не хотел.
— Это ведь часть твоей работы, присматривать за подобными делами, не так ли?
— Да.
— К тому же твои друзья будут недовольны тобой, узнав про это.
— Знаю.
— Разве ты не понимал, какой перед тобой лакомый кусочек информации, и какую колоссальную сделку ты мог бы провернуть со своими друзьями из Вашингтона, которым ты однажды уже предлагал меня, помнишь? Тем друзьям, «с которыми всегда возникают расходы»? — Мальчишка не ответил.
— Ты мог бы сделать головокружительную карьеру. Только не говори мне, что ты этого не понимал.
— Понимал.
— Почему же тогда не извлек из этого выгоды?
— Не хотел.
— Почему?
— Не знаю.
Парнишка стоял, угрюмо отводя взгляд, словно пытался отделаться от непонятного чувства, засевшего внутри. Риарден рассмеялся.
— Послушай, Борец-с-Абсолютом, ты играешь с огнем. Пойди-ка лучше, убей кого-нибудь по-быстрому, пока тобой не овладел тот самый принцип, что не позволил стать доносчиком, а то он пустит твою карьеру под откос.
Парнишка не ответил.
Тем утром Риарден пришел в контору как обычно, несмотря на то, что остальная часть здания была закрыта. В обеденный перерыв он заглянул в работающий цех и был изумлен, обнаружив Кормилицу, наблюдавшего за работой завода с детским восторгом.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Риарден. — Не знаешь, что сегодня праздник?
— Девушек я отпустил, а сам пришел, просто чтобы закончить кое-какие дела.
— Что за дела?
— Да письма и… Черт, я подписал три письма и очинил карандаши, я знаю, что не должен приходить сегодня, но дома нечего делать и… Мне одиноко без этого места.
— У тебя есть семья?
— Нет… не такая, чтобы о ней стоило говорить. А вы, мистер Риарден? У вас есть семья?
— Кажется, не такая, чтобы о ней стоило говорить.
— Я люблю это место. Мне нравится здесь ходить… Знаете, мистер Риарден, я ведь учился на металлурга.
Уходя, Риарден оглянулся и заметил, что Кормилица смотрит на него, как ребенок на героя своей любимой приключенческой книжки. «Помоги, Господи, маленькому засранцу», — подумал он.
«Помоги, Господи, им всем», — с сочувствием думал он, ведя машину по темным улочкам маленького городка, словами, позаимствованными у их веры, которой он сам не разделял. Он смотрел на выставленные на металлических стендах газеты с большими черными буквами на первых полосах: ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ КАТАСТРОФА. По радио сообщили, что на главной линии «Таггерт Трансконтинентал» близ Рокленда, Вайоминг, произошло крушение: треснувший рельс отправил в каньон грузовой состав. Аварии на дороге Таггертов стали случаться чаще, пути порядком износились, те пути, которые меньше чем восемнадцать месяцев назад Дагни планировала перестроить, пообещав устроить ему путешествие от побережья до побережья по рельсам из его металла.
Она целый год собирала рельсы с опустевших участков железной дороги, чтобы подлатать главную линию. Она месяцами сражалась с людьми Джима из Совета директоров, которые говорили ей, что чрезвычайная ситуация в стране — дело временное, и рельсы, отслужившие десять лет, прекрасно прослужат еще одну зиму, до весны, когда положение улучшится, как обещал мистер Уэсли Моуч. Три недели назад она заставила их утвердить закупку шестидесяти тысяч тонн новых рельсов. Такого количества хватило бы всего на несколько заплат на самых неблагополучных участках трансконтинентальной дороги, но это было все, чего ей удалось от них добиться.