Разумеется, мы были размазаны по стенке – не переставая язвительно стебаться над нами, не давая ни минуты передышки, Девин щедро залил тайгу нашей кровушкой.
– Эй, сосунки недоделанные, – бросил он в конце, – а ну фигачьте отсюда!
Так зародилась дружба. Эрл был очевидным вожаком, а я – младшим партнером. Даже когда мы не играли в видеоигры, я занимал подчиненное положение, потому что он был намного опытнее в житейских делах. Например, хорошо знал, где на кухне хранится спиртное. Я испугался, что он предложит попробовать, но, к счастью, у Эрла были другие планы. «У меня от выпивки голова на фиг болит», – объяснил он мимоходом.
В те времена хозяйство Джексонов еще не пришло в такой упадок. Эрлов отчим еще жил с ними, дети от второго брака едва выросли из памперсов, а мама пока не имела привычки запираться на третьем этаже. Мне выпало наблюдать за падением дома Джексонов из первого ряда. Вообще-то моя история не про это, так что не стану вдаваться в подробности, но, в общем, дело было так: отчим Эрла свалил из дома, потом сел, мать сменила несколько дружков, начала пить, а затем, примерно когда самый младший из детей пошел в детский сад, сдалась окончательно и засела на сайтах в режиме 24/7. Я видел, как все это происходило, но не мог полностью осознать, что именно произошло. Да и сейчас не до конца понимаю.
По мере того как дела в доме Джексонов шли все хуже, мы все меньше времени проводили у Эрла и все больше – у меня. Правда, у нас дома было не очень понятно чем заняться. Мы пытались играть в настольные игры, но это такая фигня. Попробовали было солдатиков-Джо, но они казались такими ненатуральными по сравнению с видеоперсонажами, что просто с ума сойти. Бегали мы и по дому с водяными пистолетами, охотясь на Кэта Стивенса, но папа запретил нам это, когда мы что-то сломали. И вот однажды в воскресенье наши отчаянные поиски хоть чего-нибудь отдаленно напоминающего видеоигры привели Эрла к коллекции папиных дисков.
По какой-то причине меня они никогда не интересовали. Единственными фильмами, которые я до этого смотрел, были мультики 0+. Художественные фильмы, думалось мне, это для взрослых, и к тому же они казались мне ужасно скучными. Не исключено, что если бы я стал смотреть их в одиночку, мне действительно было бы чудовищно скучно.
Но их нашел Эрл и, придя в полное неистовство, с выпученными глазами начал перебирать их, приговаривая: «Да, вот это классная шняга!» Тут у меня в голове что-то щелкнуло, и я увидел кино совсем другими глазами.
Эрла особенно поразил «Агирре, гнев Божий». «Ты только взгляни на этого спятившего чувака!» – кричал он, показывая на обложку с безумным Клаусом Кински, облаченным в викингский шлем.
Не долго думая, мы – с разрешения папы, – запустили фильм и стали смотреть, еще не зная, что только что произошло единственное значительное событие в нашей жизни.
Конечно, отец нам очень сильно помог. Он читал нам субтитры, он отвечал на вопросы по сюжету – а вопросов у нас была масса, поскольку весь фильм – это просто сплошное безумие.
И опять же: это было потрясающе. Никто из нас ничего подобного никогда не испытывал. Было прикольно и одновременно ужасно. Герои умирали один за другим, и это совершенно не походило на смешную агонию видеочеловечков. Фильм шел медленнее и кровавее, и смерти случались в нем не так часто. В «Золотом Глазе» кого-то убивают, он откидывается на спину и падает на землю, здесь же тебе просто внезапно показывают тело. Беспорядочность смертей буквально выносила мозг; каждый раз, когда кто-то умирал, мы вскрикивали: «О, блин!» Фильм держал нас в невероятном напряжении. Первые полчаса Клаус Кински еще крепится и умудряется никого не убить, потом, даже начав, делает это так буднично, что ты просто не знаешь, когда он убьет в следующий раз.
Мы не могли «прочесть» этого непредсказуемого психопата, и это безумно заводило.
Мы влюбились в фильм. Нам нравилось то, как медленно разворачивалось действие. Нравилось, что фильм казался бесконечным. Мы просто не хотели, чтобы он кончался. Мы влюбились в джунгли, в плоты, в чудные доспехи и шлемы. Нам нравилось, что фильм казался самодельным видео, словно все это происходило в действительности и у кого-то на плоту случайно оказалась камера. Думаю, больше всего нам понравилось то, что в фильме не было счастливого конца, ни для кого. Весь фильм мы думали, что уж кто-нибудь да выживет, потому что так обычно устроен сюжет: даже если наступает полный трындец, кто-то должен уцелеть, чтобы рассказать историю. Но не в «Агирре, гневе Божьем». Нет, черт возьми: погибнут все! Офигеть!
Кроме того, в фильме была первая грудь, которую я когда-либо видел, хотя выглядела она совсем не так, как я привык думать. В фильме груди походили на коровье вымя, и одна была больше другой. (Оглядываясь назад, могу сказать, что, наверное, именно это остановило мое половое созревание, про что я уже писал ранее. Но я хотя бы не говорил девушкам вещей типа: «Что хорошо в твоих буферах, – они все-таки одного размера!»)
Потом мы забросали папу вопросами и в итоге дошли до того, что стали обсуждать, как снимают фильмы, и это оказалось просто чудовищным. Люди болели тропическими болезнями, вся съемочная группа застряла в джунглях на долгие месяцы, а кто-то даже вроде бы умер – отец не был уверен. Круче всего, что Клаус Кински в жизни оказался таким же безумцем, как и на экране: он даже выстрелил в одного парня из съемочной группы – тот шумел и «мешал Кински сосредоточиться». И тогда Клаус ранил коллегу в руку из пистолета! Если вы еще не бросили книгу и не сели немедленно смотреть фильм, то я уже просто не знаю, что с вами. Может, это ваш мозг ест грибок?
Конечно же, мы хотели смотреть фильм снова. Отец не был готов ко второму кругу, но нам при повторном просмотре понравилось только еще больше. Мы подражали голосам немецких актеров, особенно полупридушенному голосу Кински. Мы подражали пьяной походке Кински. Мы часами лежали в разных местах дома, притворяясь мертвыми, пока на нас не наткнулась Гретхен и с нею не случилась истерика.
Короче говоря, мы решили, что это величайший фильм всех времен и народов. На следующие выходные мы пригласили одноклассников посмотреть его вместе с нами.
Они плевались.
И двадцати минут не выдержали. Стали жаловаться, что действие идет медленно, что не успевают читать субтитры, – а мы тогда еще не выучили их наизусть. Речь Писсаро в начале показалась им длинной и скучной, сюжет глупым: Агирре и его отряд ищет город, про который с самого начала сказано, что его нет. До них не дошло, что в этом-то и было все дело, что самое потрясное – вот эта безумная бессмысленность происходящего. Им она показалась просто глупостью.
Это было ужасно, но и очень полезно, так как заставило нас признать то, о чем мы и так уже догадывались: мы – не такие, как все. У нас другие интересы, другой взгляд на вещи. Понимаете, у нас с Эрлом тоже было очень мало общего, но мы были единственными десятилетними ребятами в Питтсбурге, которым понравился «Агирре, гнев Божий». Согласитесь, это кое-чего стоило. Это стоило много чего.
– Молодые нигилисты, – назвал нас папа.
– А кто такие нигилисты?
– Нигилисты верят, что ничто не имеет значения. Они верят в ничто.
– Ага, – согласился Эрл, – я нигилист.
– Я тоже! – поддакнул я.
– Молодцы, – улыбнулся папа. А потом посерьезнел и добавил: – Только маме не говорите.
Я пишу «видеотеку» через «идиота»
Если вы не из Питтсбурга, возможно, нужно объяснить вам, что йинзеры – это носители чудовищного питтсбуржского акцента.