Может, это оскорбление, но на нее не похоже: она бы оставила сообщение на автоответчике. Нет, если она послала СМС, да еще на родном языке, то ей явно стыдно. Или из гордости. Значит, это извинение, признание в любви или название русского кабаре, где мы помиримся.
Набираю ее номер по памяти, но понимаю, что прежде, чем звонить, хорошо бы сначала понять, что она написала.
— …дата перечисления вашей зарплаты на счет оффшорной компании на Багамах, контролирующей товарищество по недвижимости, которому принадлежат ваша парижская квартира и гоночный автомобиль. Вы меня слушаете, месье Диркенс?
Я перевел свой взгляд с левого колена на следователя. По правде говоря, нет, я не слушал. Я все пытался понять, как Талья отправила мне сообщение на языке, которого нет в настройках моего мобильного. Хотя наверняка никакого фокуса тут не было, просто с ее телефона можно писать такими буквами.
— Подтверждаете ли вы сведения, которые оказались в моем распоряжении, месье Диркенс?
— Не знаю. Мне надо уточнить у агента.
— Полагаю, что в вашей ситуации вам понадобится скорее адвокат.
Я вспоминаю того, который заявился на съемочную площадку, и скептически качаю головой.
— Напоминаю, что в списке свидетелей вы значитесь в единственном числе, однако в данном случае закон не запрещает вам пригласить своего адвоката. Вы настаиваете на своем решении или хотите, чтобы я перенесла этот допрос, а вы тем временем свяжетесь с адвокатом?
— Нет-нет. Давайте побыстрее закончим.
Она пристально смотрит на меня, складывает ладони домиком, слегка касаясь пальцами носа, говорит «Замечательно» и продолжает заваливать меня вопросами под равномерный стук: парень, который сидит за моей спиной и ведет протокол допроса, бренчит по клавишам, словно играет на рояле.
— Вы лично получили комиссионные со сделки с кейптаунским «Аяксом» по уступке прав на вас, сумма которой оценивается в три миллиона евро?
— Нет.
— Кто-нибудь получал комиссионные от вашего имени или вместо вас?
— Нет. То есть да: я получил три процента, но не положил их себе в карман, а отдал «Аяксу».
— Почему?
— Просто так. Из вежливости.
— Из вежливости?
— В кассу взаимопомощи.
— Так-так, — понимающе произносит она. — Какова ваша национальность, месье Диркенс, по состоянию на сегодняшний день?
— Южноафриканец, полагаю.
— Полагаете? Почему? Вы подали прошение о натурализации?
— Надо узнать в клубе.
— Я узнавала в клубе. Вы сейчас подпадаете под действие предварительного соглашения о продаже?
— Я не в курсе.
— Вы проходили проверку в НОБПЛС Нантера?
— Где?
— В национальном отделе по борьбе с посягательствами на личность и собственность, который в настоящее время производит проверку в отношении семидесяти восьми профессиональных игроков неевропейского происхождения, находящихся во Франции, чтобы удостовериться в наличии у них вида на жительство и выяснить условия, при которых он был им выдан.
— Этими делами занимается мой агент.
— Кто ваш агент?
— Этьен Демазроль.
— Понятно.
Она замолкает и отворачивается к окну. Через три секунды стук клавиш за моей спиной прекращается. Воцаряется полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.
— Слышали ли вы о деле Босмана, месье Диркенс?
Я отвечаю «да»: из-за него я здесь и нахожусь.
— Я прошу вас хорошенько подумать, прежде чем отвечать. Дело Босмана, рассмотренное европейским судом в 1995 году, разрешает свободное передвижение игроков в границах Евросоюза, точно так же как работников, капитала и товаров.
Дело Босмана, рассмотренное европейским судом в 1995 году, разрешает свободное передвижение игроков в границах Евросоюза, точно так же как работников, капитала и товаров. Так?
— Да.
— Но это дело касается только игроков-европейцев, месье Диркенс. Напоминаю вам, что на сегодняшний день во Франции футбольный клуб не имеет права выпускать на поле одновременно более трех игроков, не являющихся гражданами Евросоюза, иначе ему грозит присуждение технического поражения, почему и возникла необходимость обеспечить этих игроков европейскими паспортами. Гражданство какой страны ваш клуб собирается вам оформить — или он уже это сделал?
— Ну, как посмотреть.
— На что посмотреть? На страну, которая вас купит, или на имеющиеся на рынке предложения?
— Не понимаю.
— Вы уверены, что вы не грек, месье Диркенс? Или португалец.
— Мне ничего не говорили. Но если у вас есть точные сведения…
— Что у меня есть, так это список приговоров ваших коллег, у которых обнаружили фальшивые паспорта, украденные в консульствах двух упомянутых стран. Статья 441–3 Уголовного кодекса предусматривает наказание в виде штрафа в размере 3500 евро, сущий пустяк, конечно, учитывая уровень ваших зарплат, но также два года тюрьмы строгого режима, что означает для вас конец спортивной карьеры. Я ясно выражаюсь?
— Я вроде тоже! У меня дома лежит мой южноафриканский паспорт, он самый что ни на есть настоящий, действителен до 2006 года! Могу сходить за ним, если вы мне не верите.
Она кладет серьгу, которую вертела в руках, встает, открывает ящик, достает небольшую папку, садится и погружается в чтение, словно меня здесь нет.
Я жду, время идет, достаю мобильный из кармана, начинаю листать меню.
— Я вам не мешаю? — спрашивает она, не отрываясь от чтения.
— Я подумал, что мы закончили.
— Нет, месье Диркенс. И, насколько я помню, я не разрешала вам пользоваться телефоном.
— Я не собирался звонить, просто хотел спросить вас кое о чем.
Она поднимает голову, смотрит на мобильный, который я положил перед ней на бювар. Я киваю на экран, спрашивая, как она думает, украинский это или нет. Ее недоуменно вздернутая бровь выглядывает из-за желтой пластиковой оправы очков.
— Да, похоже на кириллицу, но я не владею славянскими языками — и вообще, что все это значит? Вы пытаетесь узнать, клуб какой страны вышел с вами на связь?
Ее презрение заставляет меня улыбнуться, я отвечаю: «Нет-нет, это личное». Просто я подумал, что в судах должны быть переводчики.
— Надеетесь хоть какую-то пользу извлечь из нашей встречи? Так что ли?
По-моему, я ее обидел. Я выключаю мобильный и убираю его, демонстрируя свою лояльность и желание, чтобы все закончилось поскорей.
Она опять погружается в чтение, и вновь повисает тишина. Секретарь, пользуясь паузой, сморкается. Она переворачивает страницу, но на самом деле притворяется, что читает: чувствую, она о чем-то размышляет.
— Что вам еще рассказать? — говорю я добродушно с видом метрдотеля, готового принять заказ.
Она закрывает папку и, не сводя с меня глаз, надевает сережку на большой палец правой руки.
— Я вас слушаю.
— А, да. Ну… Изначально я играл правого полузащитника, но начиная с сезона 1997–1998 годов в юниорской команде «Аякса» меня поставили на позицию нападающего, и я забил 38 голов за…
— Сейчас нас интересуют условия вашего пребывания на французской земле. Вы хотите сделать какие-нибудь заявления по поводу вашего нынешнего клуба?
— Нет. Все в порядке.
— За девять месяцев с небольшим вы сыграли только в одном матче, так? Почему?
— Это у тренеров надо спросить.