Я довел до ее сведения, что живу сейчас не с женой, а с Бернардом Хопкинсом, он и заботится обо мне.
Доктор удивленно приподняла брови, но промолчала.
— Мы с Бернардом просто хорошие друзья, — пояснил я.
— Это не мое дело. Вы не обязаны посвящать врача в подробности вашей личной жизни, Адриан.
— Но мне показалось, вы неправильно поняли…
— Это действительно меня не касается, — перебила она. — Он, очевидно, хорошо о вас заботится, и это все, что мне нужно знать.
В следующий раз на прием к доктору Рубик я приду с Бернардом. Может, тогда она поймет: предположение о том, что мы с Бернардом больше, чем друзья, смехотворно.
Среда, 9 апреля
После завтрака Бернард ушел и пропал надолго. В обед мать принесла куриного супа, который сама сварила. Пока я ел, она пересказала свежие деревенские слухи о том, что Бернард якобы «трахает» миссис Льюис-Мастерс.
Я был вне себя:
— Неужто этим сплетникам с куриными мозгами невдомек, что на свете существует такая вещь, как дружба между мужчиной и женщиной?
На лице матери отразилось глубокое сомнение:
— Со мной такого никогда не было. Не получалось у меня уследить, когда кончается дружба и начинается что-то другое.
— Но Бернард старый, и миссис Льюис-Мастерс тоже.
— Дес О’Коннор тоже старый, и у него родился ребенок.
— Но миссис Льюис-Мастерс в том, что касается вкуса и воспитания, — женщина безупречная.
— Ну, не настолько безупречная. — Забрав у меня пустую тарелку, мать принялась мыть ее под краном. Что-то в ее осанке подсказывало: она знает больше, чем говорит. Долго держать в себе секреты мать не способна. Вытирая тарелку, она повернулась ко мне лицом: — У твоей распрекрасной миссис Льюис-Мастерс имеется незаконнорожденный сын в Тимбукту. Его отец — богатый африканец, то есть он богат верблюдами.
— Кто тебе это сказал?
— Венди Уэллбек. — Мать не произнесла имя почтарки вслух, но беззвучно пошевелила губами, доверяя мне эту страшную тайну. — Сын регулярно пишет ей, говорит, что хочет жить с ней в Англии, и у него красивый почерк.
— Венди Уэллбек, — в сердцах сказал я, — когда-нибудь кончит в тюрьме за перлюстрацию королевской почты.
Спать я не ложился, дожидался Бернарда. Явился он только в 11.35 вечера.
— Где ты был? — спросил я. — У миссис Льюис-Мастерс?
— Кореш, ты видишь перед собой самого счастливого человека на свете! Я сделал Доротее предложение, и она согласилась! — Он улыбался во весь рот, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. — Конечно, на определенных условиях. Я должен сбрить усы — какая жалость, но что поделаешь. Мне нельзя прикасаться к алкоголю до обеда, и я не должен склонять ее к сексу чаще чем два раза в неделю. А, и еще кое-что: мне нужно в целом приобрести некоторый лоск.
— И когда же вы с Доротеей поженитесь при таких-то условиях?
— О, не в ближайшие годы. Но я переезжаю к моей старушке. Заживем как два голубка.
Дневник, мне бы за него порадоваться, но я лишь завидовал. Тем не менее выдавил:
— Поздравляю, Бернард.
Он предложил выпить за его новое счастье, но я, использовав железный довод «рак», отправился в постель. Лежа без сна в темноте, я задавался вопросом: в курсе ли Бернард, что он станет отчимом мужчины средних лет из Тимбукту?
И размышлял о том, что никто никого по-настоящему не знает и что жизнь любого человека — загадка.
Четверг, 10 апреля
Еще одна терапия.
Утром мать отвезла меня в поликлинику. Проезжая мимо школы, мы увидели группу упитанных немолодых женщин — они организовали пикет у ворот школы. Некоторые размахивали плакатами «ГОРДОН БРАУН НАС ОГРАБИЛ», «НЕ ТРОНЬ НАЛОГИ, А ТО ПРИДЕТСЯ ДЕЛАТЬ НОГИ!»
Мать помахала им и нажала на клаксон в знак солидарности.
— Гордон с ума сошел, — покачала она головой. — Зачем ему повышать налоги школьным поварихам?
— Я больше не могу разговаривать о политике. Химиотерапия нивелировала мои политические убеждения. И я уже не вижу разницы между нашими основными партиями.
Припарковавшись у поликлиники, мы договорились, что мать заберет меня через час. Но, прежде чем уехать, она попросила:
— Когда будешь обсуждать с Мартой свою депрессию, не сваливай все на меня, ладно? Я с ней немного знакома по курсам «Мобильные колясочники» — ее мать в латиноамериканской группе.
Марта рассмеялась, когда я рассказал ей о просьбе моей матери, и уже через несколько минут я чувствовал себя в ее обществе совершенно свободно. Кресло из ИКЕА и подставка для ног были невероятно удобными. И мне понравилась морская тема в декоре комнаты. Ароматизированная свеча на маленьком белом камине была вставлена в подсвечник в форме маяка. Рядом с моим креслом стоял видавший виды кофейный столик, а на нем кувшин с водой, стакан и коробка бумажных носовых платков в пастельных тонах. На стенах висели фотографии в рамках, некоторые я узнал:
— Мартин Парр. Мы торговали его альбомами.
И я, и Марта разглядывали снимок пожилой пары в приморском кафе. Они сидели друг против друга, молчали, обоим было явно неуютно. Снимок сочился старческой тоской, когда не о чем больше говорить. У меня перехватило горло и, к моему ужасу, из глаз потекли слезы.
К концу нашей встречи коробка с платками была почти пуста, а корзина для мусора наполовину заполнена мокрыми бумажками.
Провожая меня до двери, Марта подытожила:
— У вашей депрессии, Адриан, основательные причины. Возможно, в следующий раз мы сумеем хорошенько их обсудить.
Я заверил ее, что на следующей неделе не буду хныкать все отмеренные нам пятьдесят минут, и вышел, тихонько притворив за собой дверь.
Мне нравятся такие женщины. Хотя одному из моих первейших требований — тонкие запястья и лодыжки — Марта не соответствовала, но у нее волнистые каштановые волосы и лицо как на старинных фотографиях. Одета она была в просторную одежду разных оттенков серого, поэтому о ее фигуре мне трудно судить.
В машине я спросил мать, что ей известно о Марте.
— У нее взрослые дети, — ответила мать, — а муж погиб под лавиной.
— Какое несчастье.
— Да, но это стильный способ умереть.
— Все зависит от того, на каком лыжном курорте он погиб. Если на стильном, то да.
— Какой же ты чертов сноб, — буркнула мать.
— А ты говоришь «ашиш» вместо «гашиш». И ведь не потому, что ты француженка, верно?
До дому мы доехали в молчании.
Когда я вылезал из машины, мать остановила меня:
— Не расскажешь, чем вы занимались там на терапии?
— Нет.
— Надеюсь, ты не винил в своих бедах меня, — раскипятилась мать. — Может, в первый год я и отталкивала тебя, но потом я постаралась выправить наши отношения, разве нет?
Я опять уселся на пассажирское сиденье:
— Что значит «отталкивала»?
— Когда акушерка принесла тебя, — уныло произнесла мать, — я тут же вернула ей тебя обратно. Я не могла смотреть на тебя, не знала, что с тобой делать.