Мы… ну, просто вместе.
— Вместе.
— Да.
— Наши жизни тесно связаны.
— Да.
Я скорее почувствовал, чем увидел, как она пожала плечами.
— А в чем состоит моя работа?
Кэтрин замялась.
— Чем занимаюсь я в своем кабинете? Это же совсем простой вопрос. Ты моя секретарша и моя подружка. И так, и так ты должна знать, чем я занимаюсь на работе. Так чем же?
Она не ответила.
Я поднял руку и на ощупь включил бра, чтобы увидеть выражение ее лица. Лицо Кэтрин не выражало ровно ничего, и, когда я повторил свой вопрос, она опять ничего не ответила.
— На это потребовалось какое-то время, — сказал я Кэтрин. — Не знаю уж там, большое или маленькое. Но теперь я вроде как начинаю понимать происходящее.
Мы были в ванной. Одетая в одну из моих футболок, Кэтрин сидела на стульчаке унитаза, сжав колени и зябко обхватив себя руками. Я сидел напротив нее на краешке ванной. Между нами на кафельном полу валялась та самая груда окровавленных бинтов.
Я так и не пришел в сознание.
Я помедлил, стараясь хоть как-то упорядочить свои мысли; Кэтрин терпеливо ждала.
— Я ехал домой, в метро меня избили, и я оказался в коме. И так из нее не вышел. Мне только снилось, что я вышел.
— Так это и есть твой страшный сон?
— Все это сон, мой страшный сон. Во сне я очнулся, дал показания полицейским, вернулся домой, сходил к Энтони… лежал бок о бок с тобой в постели. А теперь вот сижу напротив тебя в ванной. Но, если по правде… — Я секунду помолчал, подбирая максимально точную формулировку. — Но в действительности ничего этого нет и не было. В действительности я лежу на больничной койке, а рядом на тумбочке стоят цветы, и с них осыпается желтая пыльца, а все остальное мне просто снится.
Кэтрин молча кивнула.
— Ну да, ты согласно киваешь, потому что все, что я тут рассказываю, понятно тебе ничуть не хуже, чем мне. И знаешь, почему тебе это понятно? Потому, — продолжил я, не дожидаясь ответа, — что ты не Кэтрин. Я не разговариваю сейчас с Кэтрин, я вижу ее во сне. Фактически я разговариваю сам с собой. — Я улыбнулся ходу своих мыслей, радуясь тому, что все части головоломки постепенно находят свое место. — Ты не знаешь, что у меня за работа просто потому, что я не знаю, что у меня за работа.
— Ну ладно я, — начала Кэтрин, чуть склонив голову набок, — но ты-то, Карл, мог бы и знать, что у тебя за работа. Почему ты этого не знаешь?
— Не знаю, и все тут. Скорее всего, это из-за удара по голове. Я либо потерял память, либо…
По-птичьи наклоненная голова и задумчивое лицо Кэтрин, ее стройные ноги, почти не прикрытые моей футболкой, — все это сильно меня отвлекало, заставляло думать о том, какая она все-таки хорошенькая.
— Я вот тут думаю, — сказал я, — вполне возможно, что сейчас реальная Кэтрин беседует с человеком, сменившим меня в моем кабинете. Посвящает его в детали работы, содержания которой не знаем ни ты, ни я. Если этот человек хоть в чем-то подобен мне, он уже начал грезить тобой. Начал ощущать твой запах, когда тебя уже нет в кабинете.
— Не знаю, почему ты так говоришь, — возмутилась Кэтрин. — Вполне возможно, что реальная Кэтрин сидит сейчас у твоей больничной кровати. Вполне возможно, что она думает о тебе ничуть не меньше, чем ты о ней. И эти цветы на тумбочке — не иначе как она их и принесла.
— Приятная мысль, — сказал я, глядя на нее. — Ты — лучшее, что я увидел в этом сне.
— Спасибо, — бесхитростно улыбнулась она.
— Ну да, — кивнул я, — я как раз вспомнил кое-что еще.
— Приятная мысль, — сказал я, глядя на нее. — Ты — лучшее, что я увидел в этом сне.
— Спасибо, — бесхитростно улыбнулась она.
— Ну да, — кивнул я, — я как раз вспомнил кое-что еще. Ты всегда умела принимать комплименты.
Несколько мгновений мы молчали, а когда молчание было нарушено, мы уже снова были в спальне. Кэтрин раздвигала занавески, потому что настало утро.
— Так что же ты будешь делать? — спросила она.
— Что? — переспросил я и пожал плечами. — А что делают все остальные, кто впал в кому? Постараюсь проснуться.
У меня возникло нечто вроде замысла: популярное руководство по выходу из комы. Замысел сопровождался зрительным образом — впавшие в кому пациенты лежат на больничных кроватях, а сидящие рядом с ними посетители читают вслух книги, либо раз за разом проигрывают на портативных магнитофонах фрагменты музыки. Родственники, друзья, близкие знакомые — они пытаются внедрить в коматозные мозги нечто вроде катализаторов. Пытаются запустить процессы, которые в конечном итоге вырвут спящего из бездонных глубин сна.
Я поделился этой мыслью с Кэтрин, поделился за мгновение до того, как сон начал меня перемещать. Покидая ее и свою спальню и раздвинутые занавески, я сказал:
— Мне нужен катализатор.
— Какой катализатор? — спросила Кэтрин.
— Не знаю. Возможно, мне стоило бы прослушать некоторые пластинки.
— Ну так сходи в пластиночный магазин, — сказала она, что было, конечно же, прекрасным советом.
Сон начал меня перемещать… Ясное понимание того, что я сплю, придало этим фортелям пространства и времени гораздо больше смысла. Если прежде я обвинял во всем внезапные приступы амнезии и безуспешно силился понять, каким таким образом я переместился из своей ванной к дверям Энтони, теперь я расценивал такие перемещения как нормальные, хорошо всем знакомые особенности жизни во сне: сейчас ты здесь, а через мгновение уже там.
Прекрасно знакомые. По грубой прикидке я провел во сне приблизительно треть своей жизни и значительную часть этого времени видел те или иные сны.
Итак: я знал жизнь во сне. Более того, я чувствовал себя в ней вполне уютно. Ну да, конечно же, сны кажутся нам бессвязными, лишенными всякой логики и причинно-следственных связей, выводящих из одного события другое. Но эта бессвязность кажется бессвязностью только с точки зрения яви, а в своих пределах сонный мир, как правило, вполне самосогласован. Сумбурен — да, но во всяком случае ничуть не сумбурней любого другого мира.
И теперь, когда я осознавал, что нахожусь во сне, и наблюдал за происходящим с этой точки зрения, я начал подмечать определенные подробности того, как происходит «внезапное» перемещение. Кэтрин исчезла отнюдь не внезапно, не как призрак при первых лучах рассвета. Просто ощущение, что я нахожусь в одном с нею пространстве, начало быстро бледнеть, а вместе с этим ощущением бледнел и ее образ.
То же самое и со спальней. Место, которое я видел, было по сути ощущением места. Пока я его ощущал, его же я и видел. А в процессе перемещения из одного места в другое я видел — я ощущал — оба их сразу…
Я ощущал спальню с раздвинутыми занавесками, но вместе с ней и пластиночный магазин с лампами дневного света под потолком и длинными стеллажами расставленных по алфавиту пластинок.
А затем в какой-то момент ветер разметал занавески над окном пластиночного магазина, и ваза с цветами повисла над прилавком.
Я оказался на тот момент единственным покупателем. Все цены и названия на ярлычках были написаны от руки. Облицованные пробкой стены были сплошь увешаны красочными конвертами от пластинок и потрепанными постерами, из которых ближайшие к окну заметно выгорели.