IX
Выходя из школы, Дени думал только о встрече с сестрой Клотильдой. Над городом сияло весеннее небо. Кругом солнце и девушки в легких платьях. На террасах кафе парни читали спортивные газеты или болтали с приятелями. В порту, куда сходились улицы, на воде между причалами ослепительно блестели масляные пятна.
Казалось, все дремлет в этом теплом сиянии. Даже стрелки на городских часах замедляли бег по своему кругу.
И вот наконец, на самом исходе дня, наступали эти минуты. Сестра Клотильда сидела возле Дени, держа в ладонях его лицо, и тихонько говорила с ним. Ему не нужно было ничего другого. Только слышать ее, видеть ее. Ее голос был ласковым и нежным, когда она обращалась к Дени. Он тоже хотел бы сказать ей о том, что думает, так же просто, как и она, но у него это не получалось — ну что ж, теперь собственное молчание его уже не смущало. Он прижимался лицом к плечу монахини и чувствовал, как ее руки касаются его щеки, ерошат волосы.
И после расставания они оставались друг с другом. Она по-прежнему думала о нем. Вечером наступало раскаяние, молитвы, после которых не становилось легче до тех пор, пока она не засыпала беспокойным сном. Мысль о том, что она не должна видеть его, уже не появлялась. Ее весна была слишком буйной, слишком жаркой, слишком внезапной и неутолимой. Ее весна становилась для нее важнее, чем жизнь. Она молилась, и он вошел в ее молитвы. Он захватывал все. «Я люблю его как сына, — говорила она себе, — я люблю его, как мать любит сына». Но это не убеждало и не успокаивало ее.
Дени тоже в мыслях оставался с ней. Внешняя жизнь перестала вызывать у него интерес: сперва он ждал, когда закончится ночь, потом — когда закончится день. Ожидание оставляло его ко всему безучастным. Днем жизнь словно проваливалась в пустоту, как проваливалась она в пустоту ночью. Жизнь — это вечерние минуты в пустом классе, когда ее руки по-матерински гладят его лицо. И ничего более. Жизнь — это белое платье, шелест этого платья, тепло плеча, исходящее от сестры Клотильды благоухание.
Супруги Летеран слегка волновались из-за поздних возвращений сына, но были счастливы, что он соизволил сделать над собой усилие ради экзаменов. Оценки его пока оставались прежними, но мсье Летеран считал, что усердие даст о себе знать позднее. Кроме того, Дени стал спокойнее. Через день он ходил по вечерам в пансион и проводил полчаса — слишком коротких полчаса — рядом с ней.
Когда тетка Дени в один из четвергов заглянула к сестре на чашку кофе, то заметила, что племянник сильно изменился.
— Что в нем изменилось? — спросила мадам Летеран с удивлением.
— Ну, прежде всего, он вырос.
— Это понятно.
— Да, но появилось что-то особенное во взгляде.
— А-а…
— Возможно, просто весна. В его возрасте…
Мадам Летеран в ужасе вытаращила глаза. Весна!!!
— Дени еще нет четырнадцати, он об этих глупостях не думает. Ты с ума сошла!
— Уверяю тебя, он меняется. Ты просто видишь его каждый день и поэтому не замечаешь. Он и разговаривает не так, как раньше.
— Перестань!
— Уверяю тебя. Говорит медленнее и не так отрывисто. Не знаю, но в нем появилось что-то новое. Я абсолютно убеждена в этом.
— Он растет, только и всего, — сказала мадам Летеран.
Она поднялась и позвала Дени, укрывшегося в своей комнате. Он пришел с натянутой улыбкой на лице.
— Не хочешь печенья, мой дорогой?
— Хочу.
Она заставила его сесть.
— Ты хорошо учишься? — спросила тетка, темноволосая и чуть полноватая.
— Так себе, — сказал Дени. — А с латынью неплохо.
— А как хор?
— Тоже в порядке.
— Так себе, — сказал Дени. — А с латынью неплохо.
— А как хор?
— Тоже в порядке. Будем петь в церкви Святого Иосифа в воскресенье утром.
— Очень хорошо, я, наверное, приду вас послушать.
Дени проглотил печенье и улыбнулся, поднимаясь со стула.
— Пойду к себе, — сказал он, — нужно закончить уроки.
— Иди, мой дорогой.
Он ушел. Мать, как будто удивленная, пребывала в задумчивости.
— И правда, — сказала она через минуту. — Я недостаточно внимательна к нему. Он действительно говорит совсем иначе. Словно перенял чью-то манеру. Надеюсь, он ничем не болен.
— В этом возрасте, — сказала тетя, — нужно следить за их здоровьем. Это трудный период.
— Да, — сказала мадам Летеран, — буду давать ему сироп, это его поддержит.
Тема была закрыта.
В середине марта немцы заняли одну из школьных построек. Ту, где размещалась столовая. Теперь ученики должны были обедать в бывшем классе для самостоятельных занятий. Когда они спускались вниз, то не смотрели на солдат в униформе. На переменах рассказывали друг другу страшные истории о жестокости немцев. Лучшим рассказчиком был Косонье. Он знал великое множество таких историй, и его ежедневно просили пересказывать их снова и снова. Но солдаты, разместившиеся в школе, вовсе не казались такими кровожадными, как немцы в этих историях. Перед тем, как пойти на перемену, Дени наблюдал за ними из окна класса. Немцы разговаривали, собравшись небольшой группой на пороге занятого ими здания. На них были рубашки с короткими рукавами, на ногах — сапоги, в которых им, должно быть, было жарко. Над воротами школы развевался флаг со свастикой.
— Мерзкие боши! — шептал Дени.
Он лично ничего не имел против этих парней. То, что они обосновались в школе, было для учеников развлечением. За это солдат следовало поблагодарить. Они никому не докучали, оставались в своем здании. Но Дени помнил то, что говорил отец за столом, послушав радио из Лондона. Он уверял, что американцы и русские скоро освободят Францию. С англичанами вдобавок. Боши больше не будут болтаться по улицам, торчать в барах с нашими девушками. Боши уйдут, и Франция будет свободна, как в старые добрые времена. И тогда наступит мир. Ну и что? Каким будет этот мир? Дени казалось, что военное время было всегда. И в этой войне он не видел ничего раздражающего, разве что мама слишком много говорила о ценах на черном рынке. К черту войну, убеждал себе Дени, война — это занятие для взрослых. Пусть сами и выпутываются. И он спускался в шеренге учеников, стараясь, как и остальные, не смотреть на солдат.
В конце месяца тех немцев, что занимали помещение столовой, сменили другие.
— Кто знает, куда делись прежние? — спросил Пьеро.
— Представления не имею, — сказал Дени. — Делись куда-то.
— Они отправились в Россию, чтобы их там убили, — сказал Рамон, — им это пойдет на пользу. Вот именно — они отправились туда, чтобы их убили.
Дени чувствовал, что здесь что-то не стыкуется. Война сводится к убийствам, а сестра Клотильда думает, что неважно, боши они или нет, — ей будет жалко, если их убьют. Но сам он так думать не мог. Боши были врагами. Совсем не жалко, если их убьют, даже лучше, если убьют. Отец без конца это повторял.
И Дени, испытывая неловкость за свои чувства, старался думать о другом.
У сестры Клотильды не было неусидчивых учениц. Девушкам в ее классе было от пятнадцати до семнадцати лет.
Она проводила занятия, а затем помогала другим монахиням выполнять небольшие работы по пансиону. Но мысли о мальчике то и дело отвлекали ее от начатого занятия.