В пятнадцать лет девчонки начали эксперименты со своей внешностью. Маша тоже попробовала – ну, брови подщипать, ресницы подкрасить. Посмотрела на себя в зеркало и решила: а на фига? Мало что изменилось. И с попыткой преобразований было покончено.
Машка поступила в университет – легко и просто, как в кино сходила, а не на экзамены.
И так же легко училась: ни одного «хвоста».
В нее продолжали влюбляться – теперь уже и преподаватели, причем разных возрастов, и лучшие мальчики курса, потока, факультета. Лучшие мальчики с других факультетов.
А Машка все крутила свои фуэте, легко сбегала по лестнице, кивала направо и налево и…
Взгляд ни на ком не фиксировала. Смотрела поверх и сквозь.
Но… Так же не могло быть всегда. Это ведь противоречит законам природы, верно?
И на третьем курсе Машка Ильина влюбилась.
– Правильно! – обрадовалась я. – Машка – мираж. Для первой любви подходит. А вот для жизни – вряд ли.
Сын кивнул. Я успокоилась и выдохнула. Забор, что ли, возвести трехметровый? Впрочем, соседи нам не докучали. Скорее, мы иногда вторгались в их спокойную жизнь.
А на первом курсе мой ребенок женился. Такой вот скоропалительный и, по счастью, удачный брак. Редкий случай.
Не многовато ли тебе будет, Маша Ильина? Не слишком ли? Не подавишься ненароком?
И бог, что называется, послал…
Вот именно – каламбур. Ей послал и, как следствие, ее послал. Туда, где счастья нет и не будет. И радости не будет, и легкости, и веселья.
Возлюбленного Маши Ильиной звали Эдиком. Фамилия не лучше – Пугало. Эдуард Пугало. Ударение на букве «а». Он на этом настаивал. А все остальные предпочитали «ударять» на букве «у». Что вполне понятно. Не надо быть остроумным.
Пугало был внешне жидковат – невысокий, тощеватый. Лицо узкое, незначительное. Поведение развязное, выражение лица наглое и высокомерное. Изображал великого знатока женской природы и человека с большим опытом в этом же вопросе. О женщинах говорил цинично. Мужчинам явно завидовал. Из семьи был неблагополучной и бедной.
Стеснялся своих потертых башмаков и поддельных джинсов. В лютую стужу ходил в легонькой китайской куртяшке на рыбьем меху, сквозь неплотную ткань которой пробивалось куриное перо.
А Машка… Эта дурочка смотрела на него с такой любовью! И такой жалостью! Она носила ему бутерброды из дома, пирожки из буфета, наливала из термоса горячий чай. На день рождения подарила роскошный теплый свитер с оленями. На 23 февраля – французский одеколон.
Эдик Пугало смотрел на нее с усмешкой, но от подарков не отказывался, хотя принимал их с кислой мордой. А Маша продолжала его караулить у входа и отслеживать его передвижения.
Все наблюдали за этим с тихим ужасом и недоумением. Все – и студиозы и преподаватели.
Старший препод, доцент Усков, великолепный Усков, красавец и умница, мечта всех девчонок, приглашал Машку на свидания. Предлагал руку и сердце. Она отпрыгивала в сторону и отчаянно мотала своей красивой и, как оказалось, безумной головой.
Одногруппницы крутили пальцем у виска и пытались ее образумить. Маша смеялась тихим, немного безумным смехом.
Все тяжело вздыхали.
Короче, женила-таки Машка на себе этого – или это? – Пугало.
Женила. И так же отслеживала его передвижения, так же караулила у центрального входа. И еще… Страшно ревновала. Так ревновала, что это граничило с безумством.
После университета Машка родила Пугало сына Костю. Мальчик как две капли воды был похож на своего нерадивого папашу. Впрочем, когда и где мужику мешала «некрасивость»?..
Глядя на сына, Машка умилялась еще больше.
.
Глядя на сына, Машка умилялась еще больше. Но разве дело в этом? Ах, если бы, если бы…
Пугало оказался неравнодушен к алкоголю, причем был вовсе не из тех, кто выпьет и тихо отправится в люлю. Нет и нет. Он напивался и гонял Машку по поселку – с граблями или солдатским ремнем.
Она пряталась у соседей. А если не успевала, этот гад ее… Вот он успевал – двинуть ей дубиной по голове или спине, или стегануть по лицу, или схватить за волосы.
Машкина родня жила в неописуемом ужасе. Сначала вызывали милицию. Милицейские предлагали Пугало посадить. Машка билась в истерике и кричала, что она покончит с собой. Например, бросится под поезд.
Заявление из ментовки срочно забирали. Все знали, что Машка просто так говорить не станет.
Пугало избивали не раз – какая-то шпана или тайные и справедливые мстители. Машка промывала ему раны, делала перевязки и кормила бульоном. Днем, бледная от бессонницы, она моталась с коляской по поселку и присаживалась на пеньке – подремать.
Пугало к тому же ей еще и изменял, например, с продавщицей местной лавки Тамаркой, даже поселился у той ненадолго. А Машка стояла у Тамаркиной калитки и трясла ожесточенно коляску с сыном Костиком.
Еще Пугало пропадал – на пару недель или на месяц. Домашние молили Всевышнего, чтобы «эта сволочь не возвратилась». Но он возвращался. Увы! И Машка была счастлива! Боже мой!
Бабка Аннета совсем слегла и вскоре умерла, вслед за мужем, который, по счастью, не успел увидеть этого ужаса. Изольда лечила безумную гипертонию. Софья пила антидепрессанты. Ильин с тестем попивали от горя водочку – втихаря, по вечерам.
А Машка… Машка пекла пироги для муженька. Вязала ему свитера – слаб здоровьем. Варила варенье – Эдик любит с чаем.
И любила его, любила… Любила.
Конечно, любила. А чем еще можно объяснить это безумие? Это затмение?
Грустно, конечно. Но, видя Машкины горящие глаза…
Нет. Все равно – грустно, как ни крути.
И объяснение всему – нелогичная жизнь. Нелогичная. Вот и все.
Такие люди. Разные, что говорить.
Они среди нас. И мы – среди них. «Свои» и «чужие». Как всегда и бывает.
Начнем по порядку. Жили у нас Иваньковы, Люся и Витя. И вот Люся умерла. Произошло это так стремительно, что все отказывались в случившееся поверить. Люся, веселая, жизнерадостная хохотушка, была полнотелая, с ярким румянцем во все немалые щеки, пышущая богатырским здоровьем. Никогда не болела даже сезонными простудами. Работала она старшим продавцом всеми любимого районного образцово-показательного гастронома, где даже в самое голодное безвременье можно было, отстояв, правда, многочасовую очередь, достать и масло, и колбасу, и сыр. Люся торговала за прилавком колбасного отдела – самого элитарного, – и ловко мелькали ее пышные руки, точным движением ножа отрезающие нужные двести, четыреста и восемьсот положенных граммов вареной или полукопченой. Копченая колбаса (в просторечье – сухая) на прилавок не попадала. Ее, вожделенную и торжественную, получить можно было только одним путем – дружить со всемогущей Люсей.
Витя Иваньков трудился слесарем на автобазе. Хилый – особенно на фоне мощной жены, – вечно раздраженный Витя любил поругать во всеуслышание родную власть, осудить империализм и капитализм, позабивать козла во дворе и зло и решительно нажраться в любые праздники – ноябрьские, новогодние, в женский день (святое!) и, конечно, на майские.
Жили они с Люсей… наверное, неплохо – в материальном смысле. И даже вполне себе хорошо. Денег хватало, пропитания тоже, да и какого!
Квартира была отдельная, двухкомнатная. Холодильник дефицитный, финский, до потолка.