Конечно, это не здо́рово. Но ситуация, когда «мама, папа, я – дружная семья», в жизни бывает нечасто. Вот и Настя, чью историю я хочу рассказать, была папиной дочкой, а отношения с матерью складывались у нее не так чтобы хорошо.
– Моя мама всегда хотела, чтобы у нас все было «не хуже, чем у людей», – рассказывает Настя. – Еще в советские времена она готова была отстаивать дикие очереди за коврами и хрусталем. Вечно рано утром ездила куда-то отмечаться, отпрашивалась с работы, чтобы успеть на перекличку в очередь, и поедом ела отца за то, что тот не принимает в этом участия. Отец, человек мягкий, ей не перечил. Снисходительно посмеивался, когда она притаскивала очередной ковер или «Мадонну» (этот немецкий сервиз в советские годы считался символом достатка, если кто не в курсе). Причем из «Мадонны» никто никогда не ел, ковер никогда не расстилался. Матери было важно знать, что у нее это есть.
Точно так же символом благополучия для нее были успехи – мои и отца. Сама она преподавала музыку, работу свою рассматривала как синекуру – появлялась там не чаще, чем пару раз в неделю, пила чай или кофе с коллегами, сетовала на бестолковых учеников, растущие цены, невозможность достать одежду или косметику. Так и вижу картину: маман в высокой меховой шапке а-ля Барбара Брыльска в «Иронии судьбы» (у советских женщин была странная манера не снимать в помещении шапки. Потом, когда я выросла, то догадалась: средств для укладки не было, поэтому тетки стеснялись показать примятые волосы), в модном джинсовом платье, под ним – синтетическая водолазка (все – доказательства высокого достатка и умения жить), в сапогах на «манке» (писк, самый писк моды) пьет кофе и жалуется, жалуется, жалуется. В том числе на меня и на отца.
На отца – потому что он не хочет защищать кандидатскую, а без защиты ему никогда не стать начальником лаборатории. «Так и проходит всю жизнь инженеришкой, – сетовала она. – Ни денег, ни уважения. Все мои подруги и при машинах, и при дачах, и в загранку уже не по разу смотались. А мой все сидит, над патентами своими трясется».
У отца действительно было очень много патентов на изобретения – он был не «инженеришкой», а талантливым инженером и очень любил свою работу, действительно в ней разбирался. Кандидатскую он защищать и правда не хотел, считал это пустой тратой времени. Деньги его интересовали мало. Путешествовать за границу в те времена было невозможно, а чтобы съездить на Байкал, на Алтай и в Прибалтику, у нас деньги были всегда. Мать с нами никогда не ездила – предпочитала санатории. Только на Рижское взморье мы поехали втроем. И то – мы с папой снимали комнатушку в уютном деревянном доме, где в палисадничке рос розовый куст – до сих пор стоит у меня перед глазами, – а мать с нами жить не захотела: «не те условия». Выбила себе путевку в Дом творчества писателей в Дубулты. Звала и меня, но я отказалась – с отцом мне всегда было интереснее, чем с ней, а тем более с кумушками, которые всегда ее окружали. Отец интересно рассказывал, мне казалось, он знал всё обо всем.
Но интереснее всего он пересказывал прочитанные книги. Мы шли с ним пешком по кромке Рижского залива, и он пересказывал мне любимых Стругацких. Я могла так идти часами. Мы часами и гуляли – от Дубулты до Пумпури и дальше – до самого Кемери, а потом обратно. А иногда – просто молчали. Он думал о своем, я – о своем, но мне было так здорово идти рядом, и его теплая большая рука с мозолями у основания пальцев была такой надежной, такой крепкой, мужской. Никогда больше, ни с одним мужчиной, мне не было так спокойно и уютно.
А как божественно он готовил! В его репертуаре было совсем немного блюд, но каких! Утром на небольшом юрмальском рынке он покупал парное мясо. А потом начиналось священнодействие. Нож натачивался до остроты бритвы. Мясо в его красивых руках с длинными пальцами так и мелькало. Он смазывал каждую отбивную маслом и оставлял мясо «отдыхать» в миске. Пока мясо «отдыхало», он виртуозно, ровными, одна к одной круглыми дольками резал огромные красные помидоры «бычье сердце», фиолетовый лук. Перемешивал это, сдабривал маслом, щедро солил и перчил. Потом жарил мясо на почти сухой, практически без масла, сковороде. Ничего вкуснее я не ела в жизни! А кофе! Такой кофе, как папа, я не сварю никогда, да и никто не сварит. Он словно чувствовал момент, когда пенка начинала подниматься шапкой. Кофе получался в меру крепкий, с пышной шапкой пены.
Он любил принести с рынка цветы – мне и маме. Он вообще любил делать подарки без повода. Мать бы, наверное, предпочла розы и брюлики простым рыночным букетикам и серебряным кольцам, которые папа заказывал для нее у знакомого ювелира. Но я всегда была в восторге от того, что он мне дарил.
Как мать могла не ценить такого мужчину – для меня загадка. Через несколько лет после папиной смерти она выскочила замуж за отставного полковника Юрия Ивановича. Я к нему отношусь совсем неплохо, он добрый, не вредный, маман боготворит. Но куда ему до отца!
Меня мать тоже все время сравнивала с другими. В детстве это было вроде как безобидно. Ну кто не слышал от родителей: «Никто не плачет, одна ты». Или: «Смотри, какие все девочки аккуратные, одна ты как свинка». Ну и так далее. Правда, и тогда меня это доводило до слез. Иногда было обидно, иногда я злилась и могла нагрубить. В ответ на очередное: «Смотри, какие у Леночки (Катеньки, Дашеньки) аккуратные рисунки» могла выкрикнуть: «Ну и иди к своей Леночке!» Я плакала, мать обижалась, жаловалась на меня отцу. Однажды у нас с ним был на эту тему разговор. Очень хорошо его помню. Мне было лет семь, я была в первом классе.
Был праздник букваря, всем раздали листочки со словами – тогда это называлось странным словом «монтаж». Мне досталось четверостишие, которое я честно выучила и, как мне казалось, неплохо рассказала. А вот у моей подружки Светки слов было гораздо больше. Маман на празднике сидела в первом ряду, и вид у нее был крайне недовольный.
Вечером дома она устроила мне целую сцену. «Надо быть активнее, – кричала она. – Вон Светка, ни кожи ни рожи, а сколько раз на сцену выходила! А ты? Два слова – и все? Надо было просить у учительницы, требовать! Так и проживешь всю жизнь, так и будешь, как твой папаша, в тени».