Ты навсегда останешься той, кем ты привыкла всю жизнь казаться. Именно казаться, а не быть. Потому что я отлично знаю, насколько ты можешь быть сильной.
Ты останешься все той же боязливой, пугливой, нерешительной, зависимой, нервной, слабой девушкой. На все времена. И всегда найдется мужчина, которого это потрясет и который больше жизни захочет оберегать тебя от всего этого, от всех этих жизненных невзгод.
Мужчины ведь примитивны по сути, не так ли, дорогая? Твоя внешность, так же как и поведение, – главная ловушка и обманка. И пользовалась ты этим умело с самой юности, все помню. На это купился отнюдь не наивный старик Минц. Помнишь, какую красавицу жену он тут же оставил, встретив тебя? Я отлично помню эту синеглазую Светлану.
А за Минцем пошли остальные, включая меня. Вот представляю, как читаешь ты сейчас эти строки, и на твоем лице блаженная и счастливая улыбка – от этих моих комплиментов. Точно? Вот уж где бальзам на твою израненную душу!
И все же, какая в тебе сила духа – я знаю. Вспомнить хотя бы историю с Ю., и суды, и приговор. И твое поведение тогда, в эти страшные дни. И твой отъезд в Калугу, и, по сути, новая, абсолютно не твоя жизнь там, в новых обстоятельствах. И многое другое, многое. В том числе родители и их арест, подряд, в две недели. И твое абсолютное одиночество и, казалось, беспомощность – после такой-то сытой и благополучной жизни. И за брак с Минцем тебя судить некому – надо было выжить, просто выжить. А дальше – жить со всем этим ужасом и кошмаром, приспосабливаться, унижаться, терпеть, но – жить. И ты научилась все это превращать в сплошное удовольствие, тоже талант, коих у тебя не счесть! Итак! Выводы – живем дальше, приходим в себя, много гуляем, едим сладкое и печеное, читаем книжки, слушаем музыку и много-много спим. А еще и Юрмала! Заключение – жизнь прекрасна и совсем не думает заканчиваться и лишать маленькую девочку любимых удовольствий! Все! Рассиропился, как старый болван. Впрочем, почему – «как»?
Будь умницей, деньги на Юрмалу вышлю к концу месяца. Вместе с билетами.
Г.
Она резко встала с кровати. «Нет! Дудки! Не позволю вам! Не собираюсь я подыхать под нежные трели своего покойного мужа.
Я буду жить! И буду жить хорошо. Вы избавили меня от своего каждодневного присутствия в своей жизни, дорогой Григорий Петрович! Вроде бы избавили – если быть до конца точной.
В итоге, в сухом остатке я – немолодая женщина, оставленная дочерью и обманываемая мужем – всю долгую жизнь».
Или это расплата за ее поспешный поступок? За то, что моментально, с радостью поспешила под венец с человеком, мягко говоря, малознакомым? Непонятным, не очень родным, не очень близким? Не задумываясь: а любит ли она его? Да где там было задумываться! В ее-то тридцать. С ее-то данными и перспективами! Задумывалась – так бы и просидела до конца жизни в старых девах – это уж наверняка. Думала, что обвела судьбу вокруг пальца, да нет, не обвела. Это они ее обвели! Умные да ушлые!
Да нет, потом она ни разу не усомнилась, что мужа своего любит. Полюбила потом – точно, наверняка. Или – была благодарна? Просто благодарна за то, что обратил внимание, за то, что «взял». Не побрезговал – обычной, такой заурядной, серой, неинтересной «просроченной» невестой.
Нет, точно любила. Всем сердцем. Когда обнимал, оно, сердце, трепетало, словно бабочка под сачком. Только руку положит на ее ладонь – у нее в горле ком, проглотить невозможно. И сладкая дрожь по спине.
А когда он спал? Она, в своей бессоннице, смотрела на него под слабым светом уличного фонаря и… Опять замирало сердце – счастливая. Какая же ты счастливая, Надька!
А когда он болел? Не было больше горя! Страдала, как за дитя страдают.
Дура. А его командировки? Она же не знала тогда (слава богу) всей правды! И ждала его, ждала.
Дура. А его командировки? Она же не знала тогда (слава богу) всей правды! И ждала его, ждала. Пироги пекла, постель свежим бельем застилала. В парикмахерскую бегала накануне – завивка, укладка, маникюр. Всегда хотела ему понравиться, всегда. А как подарки ему покупала? Весь город обегает, пока достанет своему Гришеньке югославскую сорочку или польский одеколон.
И ему, мужу, лучший кусок. Сначала ему, а уж потом дочке.
Одиночество. Боже, какое одиночество! Никто и никому…
И Тонечка, и Лиза, и Лейла, и даже Мара, выбравшая добровольно свой путь, не так одиноки, как она.
А что вообще было в ее жизни? Кроме той «огромной удачи», когда выбор разборчивого жениха пал на нее?
А ничего! Ничего не было. Ни страстных «любовей», ни увлечений, ни таинственных встреч. Ничего. Прожила до тридцати у мамы под крылышком, а тут судьба выбросила ей козырного туза. И все удивились. А она – больше всех. Бывает же… просто Золушка из сказки.
Вот именно – Золушка. Из тех, кто верно служит и ничего не просит. А он, умник, разглядел. Разглядел и сразу все понял, что будет верна и услужлива. Что никаких капризов, истерик и сцен. Идеальная жена! И взгляд мужской не привлечет – потому что нечем. Обычная женщина из толпы, пройдет – не заметишь. Двадцать раз встретишь и не узнаешь. Не страшная, не уродина. Просто никакая. А из «никаких» и получаются прекрасные и верные жены.
Ох и прозорлив оказался будущий муженек! Технарь, математик, человек здравого смысла.
Да нет, не так. Точнее – не совсем так. Не такой уж он сухарь оказался. Разливался в своих посланиях сладким соловушкой. И помнил все, и в душе хранил. И берег… Все лучшее осталось в его той, прежней, жизни: страсть, слезы, воспоминания, молодой угар…
А ей, Наде, достались кастрюли, половые тряпки, больницы, капризы, претензии и уход за тяжело больным и ворчливым, вечно недовольным стариком.
Впрочем, стариком даже тогда, в старости и в болезни, назвать его было трудно – до самого конца он оставался подтянутым, седовласым и интересным мужчиной. Она хорошо помнила, как заглядывались на него женщины – даже врачи в больницах.
И еще помнила, как удивленно разглядывали ее – надо же, такой интересный, такой фактурный мужик и такая обычная, заурядная тетка.
Это ранило ее, особенно в молодости. А потом убедила себя, успокоила – ну и черт с вами! Удивляйтесь дальше! А он – верный супруг. И на всех баб этих многочисленных и вправду никогда не пялился.
Удивительно! Ведь если вспомнить, она даже никогда не влюблялась! Ну, нравились ей пару мальчиков – в школе и в техникуме. Только нравились, не больше. Один, Миша Овсянников, смешной и некрасивый очкарик, из тех, кого зовут нынче «ботанами», робея, пригласил ее на свидание. Было это на втором курсе. Пришел. Жался, мялся, заикался. Сходили в кино. Вышли и молчали, как рыбы. Говорить было не о чем. Совершенно. Так молча и дошли до Надиного дома и попрощались. Больше Миша на свидания ее не приглашал, чему она, надо сказать, была откровенно рада.
А нравился ей Леня Пугач, красавчик и хулиган. Возле него – первые красотки, все понятно. Три года проучились в одной группе, а он даже по имени ее не знал. Однажды обратился: «Эй!» А она залилась краской, как дурочка. Все заржали, а она в слезы. Даже из аудитории выскочила.
Потом узнала – погиб красавчик Леня, зарезали в пьяной драке.
У всех были страсти: у Лизы – в избытке, всю жизнь. У Мары тоже были свои истории. У Тонечки – страсти с любимым мужем. Не дай бог, как говорится, но все же были. А уж у этой мадам Минц – просто книгу писать, видимо, про всех ее Ю., Б., Г. и всех прочих. Богатая биография, на десятерых бы хватило. А у нее, Нади, – стоячее болото. Тухлое, спокойное. Казалось, что спокойное.