А там своя история. Хозяйка из купцов, очень богатых и известных. А хозяин – из обедневших князьев, родословная хорошая, а сам гол как сокол. Жил за счет жены. Вот такой мезальянс. Мало того, еще картежник был и гуляка, да и выпить не дурак. Жена его любила до смерти, а сама слаба здоровьем была – родить ему не могла. Вот он на этом и играл – она боялась, что он уйдет, и денег ему давала без счета, а сама страдала невыносимо и болела. Неделями в постели лежала и слезами умывалась. В общем, по закону жанра, бабка моя с этим князьком сошлась. Ему, молодому и здоровому, естественно, была нужна здоровая баба. К девицам он не ходил – был брезглив, а любовницу не заводил – на нее нужно было тратиться, да и боялся огласки. А здесь, думал – простая деваха, наивная. Будет счастлива от самого факта. Но просчитался. Скоро Клавдия забеременела. Он был на седьмом небе. А она – свои условия. Из прислуг – уходит. Далее – квартира ей нужна маленькая, но уютная. И в хорошем доме. Содержание, естественно. Ребенку приданое. Прислуга не помешает. И так далее – со всеми вытекающими. Он был слегка ошарашен, но условия ее принял. Зная бабку, не исключаю, что там нашлось место и шантажу. Но он страстно хотел ребенка, и к тому же к ней тоже успел прикипеть. Не заметил, как влюбился, и уже не мог без нее жить. – Слава усмехнулась: – Знаешь, видимо, в делах интимных она была большая дока. Ну, мне почему-то так кажется. Даже в старости чувствовался в ней какой-то мощный импульс, несмотря на то что красавицей она не была. Да и красота не имеет к этому ни малейшего отношения. Ну, ты понимаешь, о чем я. Вспомни историю, – продолжала Слава. – Все великие любовницы были отнюдь не красавицы.
Лена кивнула, соглашаясь.
– Как ты понимаешь, все ее условия он, конечно, выполнил. Зажила она весьма и весьма неплохо – так, как никогда не жила. Другая бы радовалась, а ей показалось маловато. Что ей квартирка в три комнаты, когда есть дом на Гороховой? Что ей прислуга, когда могут быть и горничная, и кухарка? А экипаж? А магазины, курорты, заграница? Загородное поместье? Короче говоря, сказка о Золотой рыбке, не иначе. Он ей объяснял, что развестись никак не может – живет на средства жены. А она его пугала, что отвезет ребенка к богатой родне в деревню, и он его не увидит. Как всякая аферистка, умела блефовать, а он, дурак, велся и валялся в ногах. Что бы как-то ее умаслить, стал тырить драгоценности у жены и таскать ей. А там ничего простого не было – сплошной Фаберже. Клавка на какое-то время утихала, а потом опять за свое. Он утешал ее тем, что жена совсем плоха и осталось ей немного. В общем, надо подождать. Дождались – грянула революция. А когда началась экспроприация экспроприаторов, законная его в одночасье от сердечного приступа и померла – когда бравые матросики начали при ней заворачивать в скатерти вазы эпохи Янь и столовое серебро. А муженек ее тем временем ховался у возлюбленной. Это было выгодно – с происхождением у той все было в порядке. Что мог, он из тайника в доме на Гороховой ночью вынес. Кое-что успел забрать из банковского сейфа – и это было чудо. Клавдия родила мальчика – восьмимесячного, раньше срока. С князем они оформили законный брак, и он умолял ее бежать. Она бы рада, но заболел и без того слабый младенец. Клавка была готова сдать его в больницу или в приют, говорила, что он не жилец, но князь посмотрел на нее как на умалишенную, она испугалась и замолчала. Ребенок умер через месяц. И тут свалился с инфлюэнцей князь, а через несколько дней – она сама. Оба лежали в бреду и с высочайшей температурой. Некого было даже послать на рынок за молоком – прислуга испугалась заразы и сбежала. Князь умер, а Клавка еще лежала рядом с ним два дня, только потом хватило сил оттащить его труп в прихожую. Когда она чуть пришла в себя, то собрала вещи и стала пробираться к сестре в деревню.
Оделась по-деревенски, все ценности зашила под нижнюю юбку. Говорила, что юбка была неподъемная. В деревню она пробралась без потерь. Кто будет осматривать простую деревенскую бабу? Сестра Зинаида пожалела ее, но приняла без радости – своих семеро по лавкам. Все свои цацки Клавка, естественно, из юбки выпорола, положила в старый бидон, который зарыла в саду под грушей – в лучших традициях детективного романа. Отсиделась у Зинаиды пару лет и поняла, что ловить в голодной деревне нечего и надо возвращаться в город. В 22-м вернулась в Питер.
Слава замолчала и прикрыла глаза.
– Это все? – почему-то шепотом спросила Лена.
Слава ответила не сразу.
– Ну почему же все? – Она глубоко вздохнула. – Дальше же тоже была жизнь. Бабка моя дожила до девяносто пяти. На пять лет пережила мою мать, то есть свою дочь. Так что это – только первая часть марлезонского балета. – Слава встала и прошлась по террасе. – Ноги затекли и спина. Может, спать? Все остальные страшилки оставим на завтра? Ну, чтобы завтра не грустить? – Она улыбнулась и широко зевнула. – Что-то я устала.
– Знаешь, – вдруг сказала Лена. – У меня тоже ведь похожая бабка была. Ну, не в смысле, чтобы похожая, а тоже – непростая. Мать моего отца. Муженек ее был зам наркома. Жили на Горького, напротив «Арагви». Обеды и ужины им приносили прямо оттуда. Он, конечно, не спасся – сел. И пропал – десять лет без права переписки. Ну, ты понимаешь, что это тогда значило. Она чудом уцелела – успела удрать в Казань, к сестре, с моим отцом, совсем младенцем. Он родился в тридцать восьмом, своего отца не помнил. Вернулась она в Москву в пятьдесят пятом – уже не молодуха, но по-прежнему красотка. Опять вышла замуж, еще удачней прежнего – за директора большого универмага. Правда, и он был дядька непростой – с хорошим образованием, знал классическую музыку, обожал балет, разбирался в живописи. Знаешь, в те годы директор магазина – это большая шишка. Все хотели с ними дружить. Началась светская жизнь. Они обожали балет и драму, на всех премьерах – в первых рядах, бабка в длинном платье и меховом палантине. Дружили с художниками, композиторами, писателями, артистами. С признанными и обласканными властью и не очень. Бабка чувствовала талантливых людей. Устраивала у себя суаре, что-то типа светских салонов. Накрывался роскошный стол, звучали рояль и скрипка. Правда, и странных, темных личностей в доме крутилось много. В общем, очень смешанная там была публика: торгаши, крупные дельцы – они, по-моему, назывались тогда цеховиками, – военные при чинах, актеры и прочая творческая тусовка. Странный это был дом: богатый, хлебосольный, шумный. Разноцветный какой-то. К сыну, моему отцу, она относилась прохладно – он ее образ жизни не принимал. Рано ушел из дома в общагу, ходил в походы, сплавлялся на байдарках, носил бороду, пел под гитару у костра и читал запрещенную литературу, одним словом, был отщепенцем. Она его даже стеснялась и побаивалась его диссидентских, как ей казалось, знакомых и тоже не принимала его образа жизни. Она-то при этой власти жила замечательно, все ей дала эта власть. И заметь, не трогала почему-то, позволяла веселиться. Зато она страстно полюбила дочь своего мужа – та тоже была светской девицей. Дружили и общались они взахлеб. Мать мою она, естественно, не приняла – простая девочка из Курска, медсестра. Пыталась всю жизнь сына сосватать – даже когда он уже был женат и родилась я. Ко мне, что естественно, относилась совершенно равнодушно, будто меня и не было вовсе. Даже с днем рождения забывала поздравить. А внуков от падчерицы – обожала. Муж ее через десять лет после свадьбы умер – прожили они не так много, – и его семья окончательно стала ее семьей. Конечно, она была молодец – никак не хотела мириться с возрастом: про болячки не говорила из принципа, до самой смерти продолжала ходить в театры и на выставки, много читала, ездила в гости к оставшимся подружкам – тоже дамам, как ты понимаешь, не простым, из прошлой жизни.