Зазвенел телефон, Генри что-то тихо ответил.
– Это Мэрион. – Генри спустился по лесенке в кухню. – Она тебя искала. Твоя мама приехала, и Мэрион спрашивает, придем ли мы на ужин. Я сказал, придем.
И все это как бы между прочим, словно грабитель, который объясняет, что нечаянно забрел в банковский сейф в поисках мужского туалета.
– Что? – напряглась Дария.
– Я думал, ты не будешь возражать.
– Не смей за меня решать.
Она взяла в руки буханку с твердой, равномерно коричневатой корочкой. Дария вышла на палубу и принялась крошить хлеб. Чайки ринулись к ней с восторженными криками.
– Может, пора уже дать ей шанс? – Генри возник у Дарии за спиной.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – в голосе металл. – Ты всюду ездишь – знакомишься с людьми. А потом уезжаешь. Они не таскаются за тобой всю жизнь, не липнут к тебе. Тебе с ними больше не надо встречаться.
– Ты, конечно, с матерью только на днях виделась.
Как холодной водой окатил. Сразу же осекся, сказал только «прости меня» и ушел с палубы.
Когда Дария вернулась в кухню, Генри, спиной к ней, резал вторую буханку. Намазал ломоть маслом и, не глядя, протянул ей. Кусок еще совсем теплый.
– Я полагаю, что к ласковым словам ты еще не готова?
– Прости, пожалуйста. Поэтому-то я и не хочу идти. Видишь, во что я сразу превращаюсь.
– Я с тобой пойду.
– Тебе не понравится то, что ты увидишь.
– Ты или она?
– Обе.
– Тогда я буду воображать, что встретил незнакомку, и вернусь домой к Дарии.
Они решили пройтись пешком, Генри сказал, что неплохо бы прогуляться и остыть – даром что вечер ясный и холодный. Дария в три слоя обмотала шею шарфом. Его подарил Генри на Рождество.
– Тебя прямо не видать, – оценил он.
– Хотелось бы. – Она прислушивалась к собственным шагам по холодному тротуару. Он засунул ее руку в перчатке себе в карман.
До дома Мэрион было не так уж далеко, но за это время и легкие, и лицо полностью проветрились. Они поднялись по ступеням и, нетерпеливо топая ногами, позвонили в дверь.
Открыла мать Дарии. Она глянула на них, на пустую улицу.
– Пешком пришли? Там же страшно холодно.
Мэрион приготовила тушеное мясо с картофельным пюре – редкое блюдо на ее столе с тех пор, как у мужа, Терри, подскочил уровень холестерина. Генри и Дария принесли свежеиспеченный хлеб. Пришлось его согреть в духовке – уж больно холодное было путешествие. Напоследок каждый взял еще по куску хлеба. Терри с довольным видом вытирал тарелку корочкой.
– Генри, – заявила мать Дарии, – мне Мэрион сказала, что вы – пекарь.
Дария на своем конце стола немного напряглась и потянулась за бокалом.
– Да, в этом мы с вами, говорят, похожи.
– Похожи?
– Мне тут все уши прожужжали про то, как вы пекли хлеб, когда Дария была маленькой.
Мать Дарии только головой покачала.
– Вы, наверное, любите хлеб, – попытался подбодрить ее Генри.
– Наверно. – Она подвинула к нему корзинку с хлебом и встала из-за стола. – Пойду посмотрю, что делается на заднем крыльце.
Она вышла, а Дария спросила Мэрион:
– Еще не бросила?
– Нет. – Мэрион взглянула на мужа. – Терри от этого с ума сходит.
– И хлеб разлюбила? Она же на него чуть ли не молилась.
Теперь удивилась Мэрион:
– Да? Не помню что-то. Наверно, уже после моего отъезда. – Мэрион замолчала, припоминая.
Наверно, уже после моего отъезда. – Мэрион замолчала, припоминая. – Вот картины я помню.
– Картины? – Дария положила вилку.
– Ага, в ее студии, она там все время торчала. Я еще совсем маленькой была. Она даже иногда меня забывала в школу отвезти.
– Студия? Какая студия?
– Ты права. – Мэрион немножко расстроилась. – Ты студии не видела. Там же была твоя комната.
– И ты мне ничего не сказала?
– К слову не пришлось, прости, пожалуйста. Когда ты немного подросла, все уже подзабыли об этом.
Мать Дарии стояла на заднем крыльце и курила. Она куталась в старый свитер Терри. Дария принюхалась – наверно, уже вторая сигарета. Постояла минутку, потом вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь.
– Скажи мне, наконец, что я такого сделала.
– Дария, не болтай глупостей, ты не подросток. – Мать, конечно, была права.
Дария переминалась с ноги на ногу.
– Скажи мне, что я такого сделала. Сколько себя помню, никак не могла понять, в чем я виновата.
За стеклянной дверью показалась Мэрион с грудой тарелок. Она замерла, но Терри, который шел вслед за ней, легонько подтолкнул ее в сторону кухни.
– Ты тут совершенно ни при чем, Дария.
– Как это так?
– Ты… ну, просто так вышло. – Мать Дарии стряхнула сигарету за перила, проследила за упавшим на траву пеплом. Дария молчала.
– Твой отец потерял работу, года два не работал. Ты этого помнить не можешь, он не хотел, чтобы ты знала. Но тогда он просто ни о чем другом думать не мог. И в ту ночь… В любом случае я сама виновата. Мне оставалось только повзрослеть и стать настоящей матерью.
– И ты бросила рисовать? – Дария пыталась представить себе, на что это похоже – никогда в жизни больше не притронуться к глине, не войти утром в неприкосновенную тишину студии, не играть в воображении с очертаниями, формой и цветом. – Ужас какой!
– О да!
– Но можно же и детей рожать, и картины рисовать?
– Такой был уговор.
– С папой?
– Нет, ему не пришлось ничего говорить. Я сама все решила.
– Мама… – Дария шагнула поближе.
– Теперь ты, наверно, понимаешь, – легко и непринужденно продолжала мать, – почему мне хотелось, чтобы ты занималась настоящим искусством.
Дария и Генри возвращались домой на автобусе. Мэрион вызвалась подкинуть их на машине, но Дария отказалась. На следующей остановке в автобус вошли двое, отец с маленькой дочкой. Дочка обнимала плюшевую обезьянку – длиннющие ноги и болтающиеся руки. Девочка непрерывно щебетала – ступеньки высокие, монетки для автобуса у них есть, на улице темно, может, они даже фей увидят в окошко, если, конечно, феи не догадаются, что на них глядят.
Эти двое нашли свободные места и сели. Девчушка продолжала весело болтать, слова лились ярким, сверкающим потоком, как леденцы из хлопушки с конфетами. Но Дарию больше всего поразило выражение лица мужчины – он откровенно любовался дочкой и весь светился любовью.
– Посмотри на них, – шепнула она Генри.
– До чего же красиво, – улыбнулся он.
– Мама на меня так никогда не посмотрит. Никогда.
Генри взглянул на Дарию.
– Кто знает, – чуть погодя тихо сказал он.
Она не отвела глаза.
– Ну, и что мы будем теперь делать? – наконец спросила Дария.
– Расскажи мне что-нибудь. Твоя очередь.
Дария помолчала. Начался дождь, и черная мостовая засияла в свете уличных фонарей.