Наконец Эмили с добродушной улыбкой повернулась ко мне.
— Мило придумано, Рэймонд, ужасно мило.
Словно бы притянутый помимо воли, ее взгляд снова скользнул к плите.
Я увидел опрокинутую сахарницу… ежедневник, и на меня навалилась бесконечная усталость. Чаша терпения внезапно переполнилась, и я решил, что нужно выйти из игры и во всем признаться. Набрав в грудь воздуха, я начал:
— Слушай, Эмили. Допускаю, обстановка в доме могла показаться тебе странной. Это все из-за твоего ежедневника. Вот этого. — Я открыл пострадавшую страницу и показал Эмили. — Я в самом деле виноват, и мне очень стыдно. Я случайно открыл книжечку и смял страницу. Вот так.
Я изобразил, правда, без прежней злобы, как сминаю страницу, и посмотрел на Эмили.
К моему удивлению, она лишь скользнула по книжке мимолетным взглядом и вновь обернулась к кастрюльке.
— О, да это все лишь записная книжка. Ничего личного. Не беспокойся об этом, Рэй. — Она шагнула к кастрюльке, чтобы изучить ее получше.
— Что ты этим хочешь сказать? То есть как это — не беспокойся? Как ты можешь такое говорить?
— Да в чем дело, Рэймонд? Это обычная записная книжка, чтобы чего-нибудь не забыть.
— Но Чарли сказал, ты просто взорвешься!
Я вознегодовал еще больше: судя по всему, Эмили даже не держала в голове запись, относившуюся ко мне.
— Правда? Чарли сказал, что я разозлюсь?
— Да! По его словам, ты однажды пригрозила оторвать ему яйца, если он сунет нос в эту книжечку!
Я не знал, чему приписать удивленный взгляд Эмили: то ли моим словам, то ли прежнему созерцанию кастрюльки. Она присела со мной рядом и ненадолго задумалась.
— Нет, — проговорила Эмили наконец. — Речь шла о чем-то другом. Ага, вспоминаю. Приблизительно год назад Чарли из-за чего-то расстроился и спросил, как я поступлю, если он покончит с собой. Он просто меня проверял — у него кишка тонка для самоубийства. Но он спросил, и я ответила, что в таком случае оторву ему яйца. Больше я ему ничего такого не говорила. То есть я не бросаюсь поминутно этим выражением.
— Не понимаю. Если он покончит с собой, ты ему такое устроишь? После того?
— Рэймонд, это была фигура речи. Я просто объясняла, насколько мне не нравится его намерение. Чтобы знал, как я его ценю.
— Да я о другом. Если бы ты сделала это после, ты бы его таким образом не удержала, верно? Но может, ты и права, это бы…
— Рэймонд, давай забудем об этом. Забудем, и все. У меня осталось со вчерашнего дня полкастрюли запеченной баранины. Вчера было вкусно, а сегодня будет еще вкуснее. И можно открыть бутылочку бордо. Ты, вижу, начал что-то готовить — очень мило с своей стороны. Но поужинаем уж запеченной бараниной, ладно?
Объясниться я был бессилен.
— Да-да, хорошо. Запеченная баранина. Это грандиозно. Да-да.
— А… а вот это мы пока отставим в сторону?
— Да-да, пожалуйста. Оставь, да.
Я поднялся с места и вышел в гостиную, где, разумеется, царил прежний беспорядок, но я чувствовал себя не настолько бодрым, чтобы взяться за уборку. Я лег на софу и уставился в потолок. Потом вошла Эмили, я ее заметил и подумал, что она направляется в прихожую, но она стала возиться в Дальнем углу с музыкальной аппаратурой. В комнату полились чувственные аккорды струнных, меланхолические вздохи духовых и голос Сары Воэн, певшей «Возлюбленного».
Мне сделалось спокойно и приятно. Сопровождая кивками медленный ритм, я закрыл глаза. Мне припомнилось, как много лет назад, в колледже, у Эмили, мы с нею больше часа спорили о том, правда или нет, что Билли Холидей всегда исполняла эту песню лучше, чем Сара Воэн.
Тронув меня за плечо, Эмили протянула мне бокал красного вина.
Тронув меня за плечо, Эмили протянула мне бокал красного вина. Поверх делового костюма на ней был надет фартук с оборочками. Себе она тоже взяла бокал, села на дальний край софы, у меня в ногах, и сделала глоток. Потом с помощью пульта управления приглушила звук.
— День был просто ужас, — проговорила она. — Я не о работе, хотя там все вверх дном. Я об отъезде Чарли и всем вообще. Не думай, будто мне это не обидно: между нами нелады, а он улепетывает за границу. И в довершение всего ты наклюкался сверх всякой меры. — Эмили протяжно вздохнула.
— Нет, что ты, Эмили, все не так плохо, как ты думаешь. Прежде всего, Чарли просто души в тебе не чает. А я — у меня все прекрасно. Ей-богу прекрасно.
— Враки.
— Нет, в самом деле… Я прекрасно себя чувствую.
— Я о том, что Чарли якобы души во мне не чает.
— А-а, вот что. Ну, если ты считаешь это враками, ты очень и очень ошибаешься. Мне ведь известно: Чарли влюблен в тебя как никогда.
— Откуда ты можешь это знать, Рэймонд?
— Я это знаю потому… ну, прежде всего, он сам что-то такое говорил мне за ланчем. Может, не в точности этими словами, но я так понял. Слушай, Эмили, я знаю, у вас сейчас непростые отношения. Но ты, пожалуйста, помни о главном. А именно, что Чарли по-прежнему очень тебя любит.
Эмили вновь вздохнула.
— Знаешь, я сто лет не слушала эту пластинку. Из-за Чарли. Когда я включаю подобную музыку, он тут же начинает ворчать.
Мы ненадолго замолкли, слушая Сару Воэн. Во время инструментальной паузы Эмили сказала:
— Наверное, Рэймонд, тебе у нее больше нравится другая версия той же песни. Только под фортепьяно и бас.
Я не ответил, а лишь немного приподнялся, чтобы было удобнее пить.
— Спорю, это так, — продолжала Эмили. — Тебе больше нравится другая версия. Правда, Рэймонд?
— Ну, не знаю. Честно говоря, я не припоминаю эту другую версию.
Я почувствовал, что Эмили отодвинулась на край софы.
— Ты это не всерьез, Рэймонд.
— Хочешь смейся, но я в последнее время редко слушал такого сорта музыку. Собственно, у меня почти все выветрилось из памяти. Даже не назову точно, что это за песня. — Я слегка усмехнулся, но, наверное, усмешка вышла не вполне естественной.
— Что ты такое городишь? — В голосе Эмили внезапно прорезалось раздражение. — Это просто смешно. Забыть ты мог только в одном случае: если тебе сделали лоботомию.
— Воды немало утекло. Все меняется.
— О чем ты говоришь? — В этих словах мне послышалась нотка испуга. — Не может все так сильно поменяться.
Мне до зарезу нужно было сменить тему. И я произнес:
— Очень жаль, что у тебя на работе все вверх дном.
Эмили никак на это не отозвалась.
— И что же ты хочешь сказать? Что больше не любишь такие песни? Хочешь, чтобы я выключила, да?
— Нет-нет, Эмили, пожалуйста, мелодия приятная. Она… навевает воспоминания. Прошу, давай снова посидим мирно и спокойно.
Эмили опять вздохнула. Когда она заговорила, голос ее смягчился:
— Прости, дорогой. Я совсем забыла. Мне ни в коем случае не надо было на тебя кричать. Ради бога, извини.
— Нет-нет, все нормально. — Я сел. — Знаешь, Эмили, Чарли — порядочный парень. Очень порядочный. И он тебя любит. От добра добра не ищут, знаешь ли.
Эмили пожала плечами и отпила еще вина.
— Наверное, ты прав. Мы уже немолоды. И друг друга стоим. Можем считать, что нам повезло. И все же вечно недовольны. Не знаю почему. Ведь когда я задумываюсь, то прихожу к выводу, что на самом деле мне не нужен никто другой.